— А стоило бы: услуги ортодонта сейчас шибко дорогие, если дорожишь своими зубами.
Я упрямо подхожу к стойке. Бариста, очаровательно улыбнувшись, интересуется заказом. Фигура позади — та самая, которую я стараюсь не терять из поля зрения — подходит к прилавку со сладким. Зажегшаяся детская радость при виде шоколадного куска чизкейка заставляет подавить смех. Боже, как же это… нелепо. Он же буквально как ребенок, что очень сильно хочет игрушку и всем своим видом это показывает.
Мне вдруг почему-то становится немного совестно: да, он и правда чудной, но вчера, возможно, этот парень действительно спас мне жизнь. Хотя бы тем, что единственный заметил, как плохо мне стало и без слов вытащил меня на свежий воздух. Мне сложно не злиться на него прямо сейчас, но рациональная часть меня все еще настаивает на том, что нужно быть более благосклонной. В конце концов, кто знает, что бы было, не поступи этот чудик иначе.
Бариста выжидающе поглядывает то на меня, то на парнишку. Я достаю из небольшой сумки кошелек, удрученно глянув в содержимое. У меня осталось всего триста фунтов до следующей зарплаты — вчера пришлось оплатить хотя бы малую часть за коммуналку, а значит, раскошеливаться особо и не на что. Так что пусть этот жест доброй воли будет моим первым взносом для очистки кармы, дабы хоть как-то её уравновесить.
Кое-как поборов желание себя ударить, беру два латте и чертов кусок чизкейка. Чудик, улыбаясь, будто чеширский кот, благодарно кивает.
— Это не акция милосердия, если что, — проговариваю я, когда мы опускаемся за столик вместе с чашками. — Будешь должен в двукратном размере.
— Ты сама купила, я не просил.
— Да, тонко намекал, — фыркаю я. — Видел бы ты свой щенячий взгляд. Я уж было подумала, что ты сейчас расплачешься. Ну или начнешь облизывать витрину, вариантов было не так уж и немного.
— Ладно, возможно, я чуточку схитрил, — он поудобнее устраивается на стуле и закидывает одну ногу на другую. — Но сработало же. Так что насчет злюки я все-таки ошибся. Теперь здесь на одного голодного меньше, ну, не считая тех двоих позади — они, кажется, сейчас лакомятся друг другом.
— Давай ближе к делу, я не слишком хорошо себя чувствую, чтобы пить кофе так далеко от дома и вновь погружаться в тот бред, который ты вновь мне выдашь, — протягиваю я, но парочку взглядом нахожу, стараясь сдержать рвущуюся на губы улыбку — они действительно чуть ли не пожирают друг друга губами.
— Побочка от вмешательства, такое случается. Я не зря говорил про амулет. Правда, мало верю, что тебя такое спасет, но попробовать стоит. У тебя же буквально брешь.
Тепло от кофе приятно обжигает кожу и будто согревает все изнутри, когда руки касаются чашки. Я неспешно делаю глоток и смотрю на парня из-под ресниц. Он лениво поворачивает голову вбок и рассматривает творящееся за пыльным стеклом действо, резко став каким-то серьезным.
— Брешь? — я вздергиваю бровь, абсолютно не понимая, о чем он. Вилка, лежащая на столике, оказывается в руке парнишки и аккурат у края втыкается в кусок торта. — Серьезно, это звучит не менее бредово, чем твои вчерашние россказни о душе.
— Твои комментарии только затягивают время, милая. Уже стало лучше?
— Ладно-ладно, я буду молчать.
— Слышала о таком явлении, как вселение в тело беса? Ну та церковная бурда, когда якобы в человеке оказывается другая сущность, которую демоном называют. Священники молитвы для изгнания читают, люди им беспочвенно верят, все это сопровождается напевами, мрак в общем. Я во все это не верю, так как существование Бога — всего лишь призыв верить хотя бы во что-то, чтобы руки лишний раз не опускать. Но косвенно, конечно, вся это связано между собой. Я имею ввиду религию, причем любую из направлений: будь то буддизм, ислам или католицизм. В буддизме, например, много говорится о ауре человека, энергии, то, какой она бывает и как легко её можно пробить. Так вот ты — пробитая, как легкие курильщика со стажем. По этой причине, в общем-то, ты и почувствовала то самое явление в метро. Тонкая как нитка, едва видимая энергия, которая иссекает — я тебе не завидую.
Чизкейк на конце вилки исчезает у него во рту. Глаза, что до этого излучали долю насмешки и веселья, становятся на порядок серьезнее. Я ловлю себя на мысли, что даже их оттенок изменился — то ли от освещения, то ли, потому что мне кажется. Но охра, несмотря на теплые переливы света, начинает отдавать чем-то холодным.