— Ты про Грегори? — буднично тянет пастор. — Он здесь, чтобы запомнить один важный урок.
— Не лучшая идея.
Он ничего не отвечает. Достает наружу плеть, укладывает её на край стола и подходит к Джею ближе. Все мои мышцы разом напрягаются, словно на месте Джея сейчас нахожусь я.
— Важнее твоего мнения, мальчишка, то, кем ты себя мнишь. Ответь мне: оправданно ли это?
Джей молчит, но я вижу, как сжимаются его скулы.
— Верно, — кивает сам себе старик. — Злость толкает тебя на дурные поступки. Чем чаще я вижу тебя здесь, тем больше прихожу к мнению, что тьма внутри тебя не оставила света. Ведь будь в тебе свет, ты бы никогда не стал относится к окружающим неподобающим образом.
Эдвин. Он говорит о том, что случилось сегодня. И знает только то, что сказал ему сам Эдвин, наверняка обвинив Джея в травле.
Скажи что-нибудь, Грегори!
Джей кидает на меня секундный взгляд и качает головой.
«Молчи», — приказывают его глаза.
— Я не хочу быть жестоким, Джеймс, — пастор отходит в сторону и берет в руки плеть. — Но как еще мне выгнать ту тьму, что поселилась внутри тебя?
— Вы правы, пастор, — Джей усмехается и склоняет голову. — Ведь всегда легче обвинить одного, закрывая глаза на проступки других?
Отец Вернон поджимает губы.
— Раскаяние – это спасение, но ты раз за разом продолжаешь выбирать иной путь.
— Такова божья воля. Делайте уже, что должны, пастор. Я единственный виновен в произошедшем.
О чем ты говоришь? Почему ты берешь вину на себя?
Меня охватывает негодование напополам со злостью. Джей ведь сам сегодня говорил мне не трусить! Так какого черта он творит?!
— На колени, — строго проговаривает пастор. А после, когда Джей беспрекословно следует сказанному, устремляет взгляд на меня. — Запомни, Грегори: упорство невежд убьет их, и беспечность глупцов погубит их. Смотри и не смей отводить взгляда. Сегодня грешная душа искупает вину за свою вседозволенность.
Хлесткий удар плетью на секунду лишает меня слуха. Джей не издает ни звука, когда отец Вернон замахивается и вновь ударяет его по спине. Лишь сгибается, врезаясь ладонями в жесткую поверхность пола. Я перестаю дышать. Сердце начинает стучать гораздо быстрее, за его стуком в висках перестает восприниматься реальность и иные звуки.
Ноги врастают в пол. Я сжимаю кулаки так сильно, что ногти больно впиваются в ладонь, но не отрезвляют.
— Прекратите! — кричу я. Пастор словно не слышит, и чтобы хоть как-то привлечь его внимание, я бросаюсь к нему в сторону, едва ли не повиснув на той руке, что прочно стискивает плеть. — Он не виноват! Он заступался за меня! Хватит!
Старик наконец переводит на меня свой взгляд.
— Пожалуйста, — я всхлипываю. — Не трогайте его.
Противная улыбка, что показывается у него на губах, заставляет холод вцепиться в позвоночник болезненным импульсом.
Отец Вернон отталкивает меня в сторону. Я приземляюсь на бок, больно стукнувшись головой. В глазах на секунду темнеет, в ушах застаивается белый шум, смешивающийся с гомоном моего сердца. Я ловлю обеспокоенный взгляд Джея, который делает попытку сорваться ко мне, но пастор вновь ударяет его по спине, проговаривая:
— Дернешься к мальчишке, и он встанет рядом.
Джей сжимает челюсти так сильно, что видно желваки. Новый удар приходится ему по лицу, и в этот раз я не сдерживаюсь слез, что градом льются из глаз.
— Плачь, мальчишка, и не смей мешать мне. Скоро все закончится.
Лязг. Лязг. Лязг. Секунда за секундой.
Свечи в подсвечнике практически догорают. Кровь, что выступает сквозь футболку Джея, навсегда вклинивается в подкорку моего подсознания. За слезами все размыто, но именно её я вижу отчетливо. Близко. Металлический запах, от которого трудно дышать, мой вой, который никак не получается контролировать, удар за ударом.
Больно. Больно. БОЛЬНО.
Внутри невозможно сжимается, разрывает. Зуд тянется по всему телу, будто меня бросили в самое жерло вулкана, и я горю-горю-горю. Я молюсь о том, чтобы это закончилось. Проклинаю себя, ненавижу, желаю исчезнуть. Так нельзя, так неправильно, так несправедливо! Я не хочу, чтобы из-за меня страдали люди! Не хочу, не хочу, не хочу!