Я открываю рот, но не успеваю — в кармане вибрирует телефон. Прерываюсь, чтобы посмотреть на номер звонящего, но не узнаю высветившийся телефон.
Под хмурый взгляд Ивана отвечаю:
— Алло, — и слышу взволнованный голос отца:
— Аня? Аня, это папа. Мама в больнице, на нее напали!
И мир вдруг превращается в черную дыру, в которой исчезают свет, звук и мое сознание.
Глава 21
Иван разговаривает с отцом, забрав у меня мобильный.
Слышу его как сквозь вату: голос Доронина доносится издалека, с трудом пробивается в сознание, но я все равно не понимаю ни слова.
Перед глазами возникает мамино лицо, — не с прошлой встречи, а такой, какой она живет в моих воспоминаниях — с темным каре волос, всегда подведенными глазами, маленькими гвоздиками сережек в ушах. Глядя на них, я всегда мечтала о похожих, и когда в пять лет мне прокололи уши, мама подарила мне серьги — золотого цвета, с малиновыми камнями. Они до сих пор хранятся в коробке с моими вещами.
Мне страшно думать о том, что с мамой. Как бы я не была обижена на нее, потерять родного человека, едва снова найдя общий язык… одна мысль о ее смерти невыносима. Я пытаюсь думать о хорошем, но не знаю, за что зацепиться.
Иван трясет меня за плечо:
— Аня, слышишь, нет?
Я поворачиваюсь, концентрируясь на его губах, пытаясь понять, что он говорит мне.
— Аня!
Наша машина останавливается, Иван проводит ладонью по моему лицу, и я вздрагиваю, вспоминая, как совсем недавно меня так же касался чужой человек. Тихий неживой голос снова шепчет о глупой бабочке, которой сейчас трепещет сердце.
Глаза Доронина темнеют, он тянется ко мне и осторожно целует. Я греюсь в его тепле, оживая, подаваясь на встречу. Держусь, как за спасательный плот, снова ощущая твердь под ногами.
— Все будет нормально, — обнадеживает Иван, только он не бог и не всемогущ. Его обещания лишь для утешения, хотя сейчас довольно и их.
— Поехали, — я отрываюсь от него с трудом, но терять время — страшно. Лишь бы успеть, лишь бы все обошлось…
Через тринадцать минут я переступаю больничный порог, ежась. Стены, выкрашенные светло-зеленой краской, то сужаются, то расширяются, пульсируя. Мы подходим к небольшому окошку, — сначала Иван, за ним я, не понимая, как действовать дальше.
Если бы я приехала без него, то не решилась бы войти, преодолеть самостоятельно двери, отделяющие меня от людей в белых халатах. Я незаметно беру Ивана за руку, и он крепко сжимает мои пальцы, вселяя уверенность.
— Посещения уже прекращены. Она в реанимации. Дождитесь, когда переведут в палату, — сообщает девушка в медицинском колпаке, не отрываясь от монитора.
Я вижу только верхнюю часть ее лица, со светлыми редкими бровями, белесыми ресницами с почти выгоревшими кончиками.
— А когда ее переведут?
Во рту сухо. Хочется пить, но воды поблизости нет.
— Не знаю, женщина, — устало отвечает медсестра, скользя по мне быстрым взглядом.
Иван достает удостоверение, просовывая руку в окошко. Я жмурюсь, считая медленно до десяти.
Раз. Мама в реанимации.
Два. Интересно, папа рядом с ней?
Три. Надеюсь, ее скоро переведут.
Четыре. Может, все не так плохо?
Пять.
— Надевай бахилы, — полицейский протягивает мне два синих полиэтиленовых комочка, прерывая счет.
— Пускают? — вопрос кажется бессмысленным, и я торопливо натягиваю на ноги шуршащие пакеты, следуя за Иваном. Он идет уверенно, будто все ему тут знакомо. Когда мимо провозят женщину лет шестидесяти на каталке, провожающую окружающих пустым, мутным взглядом, я спешно отвожу глаза.
Идем длинными коридорами, и никто не интересуется, что мы тут делаем. Вижу большие часы, показывающие без десяти девять — бесконечный, полный странных событий день, конца которому не видно.
— Аня? — я поворачиваю голову на звук и вижу отца. В белом мятом халате, шатающийся, он не решается шагнуть ко мне, — так же, как и я.
Иван толкает меня в спину, заставляя двигаться вперед.
— Не сейчас, — тихо говорит на ухо.
Действительно, не время думать о прошлом.
— Где она?
— В интенсивной терапии, — я подхожу к папе, ощущая неловкость. Он прячет руки в карманы, — мы оба не знаем, как себя вести. — Идете?
Папа с любопытством посматривает на Ивана, не решаясь задавать вопросы. Я не представляю Доронина, и он понимающе кивает, оставаясь в коридоре, за пределами отделения интенсивной терапии:
— Я приеду за тобой позже. Позвони, как освободишься.
Отец проводит до палаты, в которой находится мама. Толкает дверь, заходя первым, я, чуть помедлив — следом.