Мужчина уверено достает из кармана моей куртки ключ, открывает дверь, заталкивая меня первой. Звук закрываемого замка за спиной отдается колокольным набатом.
Мы остаемся один на один, и теперь я, повернувшись, впервые могу рассмотреть преступника. До боли знакомое лицо, которое я столько раз видела вблизи. Его губы улыбаются, будто больше всего на свет он сейчас рад видеть меня, но стоит взглянуть в глаза, как тут же становится ясно — в нем нет ничего доброго. Пустые, мертвые, с выражением, будто он оценивает, как лучше тебя разделать, вдоль или поперек.
На нем темная футболка с длинными рукавами, джинсы, тонкие перчатки. Он шагает на меня, тесня, и вдруг впивается в губы долгим поцелуем, после которого кажется, будто насиловали в рот. Я утираюсь рукой, с отвращением глядя на мужчину, вспоминая, что совсем недавно ему нравилась другая.
— Дуй в комнату, мотылек, — убийца выглядит недовольным, возможно, ожидая другой реакции на то, что я узнала его и что не догадалась раньше. С него слетает вся красота, обнажая неприглядную правду. Мы устраиваемся в зале так же, как обычно с Ваней: я, поджав ноги, на диване, он — на кресле напротив.
Меняются герои, локации остаются прежними.
— Закрой занавески, и не глупи. У нас с тобой полно времени, чтобы поговорить по душам.
— У тебя есть душа? — искренне удивляюсь я, выполняя его распоряжение. Для себя решаю, что лучше всего с приказами не спорить, демонстрировать покорность, но выпытать все, что у него на уме. Главное, не умереть бы до того, как появится возможность поделиться услышанным.
— Уже нет.
— Продал?
— Продал.
— Почем нынче души? — с задернутыми шторами в комнате становится темно и почему-то холодно. Он не отвечает, испепеляя меня взглядом. — Ладно, давай на чистоту. Зачем тебе все это нужно?
— Мы еще поговорим об этом.
Я зову его тем именем, которым он представлялся обычно, и вдруг понимаю. Оно ненастоящее — так же, как и все, чтобы было увидено раньше.
— Тебя зовут не так, да? — убийца не возражает:
— Можешь называть, как душе угодно. Какое имя нравится тебе, мотылек?
Я задумываюсь. Почему-то это кажется мне важным.
«Назови его бабочкой».
«Вспомни Мертвую голову!».
«Первый человек».
— Адам, — после паузы, когда вспоминаю прочитанное о бабочках, с подсказкой шептунов, говорю громко. Нет, он не вздрагивает, не выдает себя ничем, но я знаю, что угадала. А еще безумно радует, что голоса снова со мной — вот уж никогда прежде бы не поверила, что мне будет их не хватать.
— Очень интересно. И почему тебе пришла в голову такая мысль? — холодно спрашивает Адам. — Кто ее тебе нашептал?
Я не знаю, что ответить: кажется, будто он знает про моих шептунов, и они вдруг начинают бояться его. Не как человека, а как потустороннего монстра, способного добраться до бесплотных голосов.
«Он может отнять у нас слова!»
«Ты не знаешь, как страшно — безмолвие!»
«Сожги его на хрен!»
— Догадка. Бабочки твоих рук дело? Морфо Дидиус, Инахис Ио. Какая же из них больше всего пугает людей? Ахеронтиа Атропос, Адамова, или Мертвая голова, — я говорю так уверенно, будто читаю по написанному, вспоминая яркие страницы книги.
«Я хочу помочь тебе», — тихо шелестит четвертый голос, подсказывающий ответы, и мне хочется верить, что она сможет спасти меня.
— Теперь я понимаю, что нашел в тебе сам начальник УГРО. Безумная и гениальная девочка, влезшая в чужую семью. Иван даже разводиться пошел, — правда, заодно думая, будто спасает Яну от меня.
— Не дави, пожалуйста, на больную мозоль. Я и так чувствую себя виноватой, можешь не распинаться особо.
Он делает почти незаметное движение ногой, и я ощущаю острую боль в коленке. Сволочь.
— Не обязательно пинаться. Я отлично понимаю человеческую речь, когда не на лекарствах.
— А ты забавная, Мотылечек.
— Забавные, это, знаешь ли пудели. Или йоркширы. А мне, как девушке, хочется других слов в свой адрес. Почему ты убиваешь? — без перехода задаю следующий вопрос, но сбить его не выходит. В холодных глазах собеседника — насмешка.
— Мне надоело, что ты много болтаешь, — он подходит ко мне и снова зажимает рот ладонью. — Тебе осталось жить не так много, будь добра, веди себя напоследок, как подобает приличной даме.
Слова эти сказаны с такой обыденной интонацией, будто мне сообщают, что на улице идет дождь или что завтра — четверг.
— Я же нравлюсь тебе, — произношу, как только он освобождает мне рот. Нужно давить на все педали, провоцировать, нужно заставить его говорить.