Длинный монолог, от которого тошнит. Насколько он прекрасен внешне, настолько уродлив внутри. Я вспоминаю, как Адам шептал мне про людей, протягивающих руку помощи, чтобы утопить — ведь маньяк тогда действительно имел в виду себя, но понять его слова мне удается слишком поздно.
Убийца продолжает, не особо обращая внимание, слушаю я или нет:
— Поначалу жертвой должна была быть только Яна. За ней было забавно наблюдать: как она тащила сюда похоронный венок, чтобы насолить тебе, — усмехается. — Впрочем, зря выкинули, пригодился бы.
— Это ты принес бабочек?
— Да. Мне интересно было, как ты отреагируешь на них. Я рассчитывал, что подарок тебе понравится, но когда понял, что наша девочка боится насекомых, вышло еще забавнее. Символично…
— Почему при каждой нашей встрече ты пытался отвести подозрения, намекая на других?
— Наблюдал. Хотел знать, до какой степени неверие может загнать тебя в рамки страха, заставить сомневаться в Иване. Но ты держалась стойко. Впрочем, я не особо врал, говоря о других. Толика было легко запугать и начать шантажировать, а Петра поперли из органов, когда после допроса с пристрастием скончался подозреваемый. Братец замял дело, но кровь с рук так просто не отмыть. Так?
Я игнорирую вопрос.
— Это будет интересно. Я заставлю Ивана метаться меж двух огней, словно бабочку. В итоге любой вариант опалит его крылья, — он тихо смеется, а по мне бегут мурашки от ужаса. — Я скидывал ему подсказки, уводя подальше от тебя, но полицейский, думая о любимой, решил, будто я охочусь только за женой, и что фиктивный развод остановит меня. Остался еще один намек, чтобы понять — я все равно лишу его всех близких людей, всех, кого Иван любит.
— Как ты можешь решать за человека, к кому какие чувства он испытывает? Мы с ним были вместе лишь неделю.
— Я знаю, как сделать ему больнее. Я знаю о нем все, даже то, чего не знает он сам. Я был его тенью больше семи лет.
Меня передергивает: столько в словах Адама одержимости, стремления превосходить, — наверное, впервые за весь ночной, длинный разговор, он обнажает свои эмоции. Я слушаю, не перебивая его, и от предстоящей участи меня сотрясает озноб. Когда Иван поймет, что надо не прятаться, а за мной бежать, будет поздно. Все, что он найдет — только мое еще теплое тело. По поводу того, будут ли с меня свисать кишки или обойдемся, — ни слова.
— Почему — бабочки? — не выдерживаю я.
— Ты похожа на мотылька. А бабочки… В символике они обозначают души, а ты ведь — душевнобольная.
— Вот уж спасибо, — хмыкаю я. Можно подумать, что он здоров. — Во сколько… ты убьёшь меня?
— Через три часа сорок две минуты. Можешь поспать, если хочешь. Я разбужу тебя, чтобы ты успела умыться и сходить в туалет.
Сказанное никак не укладывается в голове. Какой туалет? Какое, нафиг, «умыться»? Будто заботливый муж собирает меня в путешествие, а не сообщает о факте приближающейся кончины.
— Не хочется мне спать перед смертью. В следующей жизни высплюсь, — задаю следующий вопрос, — почему ты так уверен, что Иван не придет сюда раньше времени? Почему именно утром, а не сейчас?
— Я все рассчитал. Он не успеет совсем чуть-чуть. Тебя уже будет не спасти, а я скроюсь. За ним следят, и если планы изменятся, я узнаю об этом первым. Не беспокойся, вскрыть тебе живот я всегда успею.
Мы замолкаем.
Глава 28
Рассвет лениво заползает в комнату, окрашивая ее в сине-сиреневый цвет. Адам лежит, прикрыв глаза, но как только я собираюсь пройти мимо, тут же садится. Сонное оцепенение мгновенное слетает с его смуглого лица.
— Мне в туалет, — поясняю я, проходя мимо. К счастью, внутрь он не заходит, но дверь просит оставить приоткрытой. Вежливый, словно снова играет знакомую роль.