Глава XVIII
1862 год. Петербург. Особняк Корфов
Карета, стуча колесами по вымощенному двору, подъехала к парадному входу, кучер открыл дверцу и придержал ее, пока барон выходил из тесного пространства экипажа. Видимо услышав, что барин вернулся, заспанный лакей открыл дверь, и Владимир, тяжело ступая, вошел в дом. Остановившись в полутемной гостиной, барон посмотрел на часы. Несмотря на предрассветный час, спать не хотелось, поэтому, немного подумав, Корф прошел в кабинет, который всегда был его любимым местом, где можно было без помех заниматься делами или предаваться размышлениям. Сев в бережно сохраняемое отцовское кресло, он облокотился на стол, обхватив голову руками.
Боже, как Анна смотрела на своего мужа! Каким ласковым теплом светились ее глаза! Они прожили в одной семье семнадцать лет, но ни разу она так не посмотрела на него. Конечно, в этом виноват только он сам, да только чего б не отдал, лишь бы почувствовать хоть один такой взгляд на себе.
Владимир, с трудом вздохнув, расстегнул ворот мундира, сердце билось неровными толчками, грудь теснило удушье. Растревожила его эта встреча, а отступившая на время боль вновь грызет душу, словно ненасытный зверь. Видимо, и в самом деле он проклят, если потеряв все, не может обрести покоя, горит в адском пекле еще живым, и сколько еще будет гореть – неведомо. Когда же Бог смилостивится над ним подарив вечный покой!
Воспоминания – единственная его отрада. Воспоминания и…
Владимир осторожно вынул из-под мундира ладанку, спрятанную на груди. С этим подарком матери он никогда не расставался, благоговейно храня память о женщине, подарившей ему жизнь. Отрыв ее, он вытряхнул на ладонь маленький локон светлых волос и, взглянув на него, печально улыбнулся. Это все, что осталось от его любви к Анне. Он срезал его утром, после той роковой ночи, когда Анна еще спала.
Тогда барон считал его залогом будущего счастья, частичкой любимой, которую хотелось иметь при себе, а вышло так, что эта прядь волос стала единственным напоминанием о несбывшейся любви. Золото и серебро, словно плоть и кровь. Напоминание о двух бесконечно дорогих женщинах, которых больше нет в его судьбе. Как же больно, нестерпимо больно осознавать это, а еще больнее понимать – ничего невозможно изменить.
Барон устало откинулся на спинку кресла. Ему до безумия хотелось увидеть Анну еще раз: услышать ее голос, посмотреть в глаза, попросить прощения. Он ведь так и не смог повиниться перед ней. Не успел! Может быть – прости она, не мучился бы так, не метался, стараясь заглушить голос совести и изнемогая от чувства вины. Сердце щемило все сильнее, в голове стучала только одна мысль: повиниться бы, больше ему ничего не надо.
Вдруг Корфу показалось, что он в кабинете не один и, повернув голову, барон увидел Анну, стоявшую возле его кресла. Не ту, которую он видел накануне: знатную даму, умудренную жизнью женщину и мать, а юную девушку, чистую, нежную, какой он помнил ее всегда. И не замечая стекавших по лицу слез, Владимир, глядя ей в глаза, прошептал:
- Прости меня, Анечка!
И она простила: светло улыбнувшись, девушка нежно провела рукой по его щеке, а потом все заполнилось ослепительно ярким светом.
Утром слуги, хватившись барина, нашли в кабинете его уже остывшее тело. Барон сидел в кресле с умиротворенным выражением лица, а пальцы его левой руки были столь крепко сжаты, что слугам, готовя покойного к погребению, не удалось их разогнуть.
Видимо, смилостивившись над раскаявшимся грешником, Бог не стал лишать Владимира последней радости, позволив ему забрать крошечный локон любимой в загробный мир.
На пышном отпевании была толпа знати, придворные мундиры, роскошные траурные наряды, и ни одной искренней слезы. После церемонии гроб с телом перевезли в родовое поместье, где тихо предали земле на семейном кладбище, рядом с отцом.
Репнины и Долгорукие, памятуя о прежней дружбе, тоже были на похоронах, Анна же не смогла заставить себя пойти в церковь. Не то чтобы ей было не жалко Владимира, просто она чувствовала – в толпе людей все равно не сможет проститься с бароном, не сможет сказать ему того, что хотела бы, пусть даже мысленно.
Графиня решилась навестить могилу бывшего хозяина через две недели, накануне своего отъезда в Италию. Выйдя из дома брата, она знакомой тропинкой направилась к усадьбе Корфов, которую не видела более двадцати лет.