Глава V
Да, в его жизни не осталось ничего, и все же есть родовая гордость, честь семьи, запятнать которые у него нет права. Его смерть должна быть достойной потомка древнего рода Корфов.
Открыв ящик столика, барон положил туда портрет и уже собирался закрыть, когда его взгляд упал коробочку с кольцом, сиротливо лежавшую на комоде. Осколок мечты, призрак надежды. Кольцо, которое больше не пригодится никогда. Не раздумывая, Владимир положил бархатный футлярчик туда же, где лежал портрет, и задвинул ящик.
Следующие часы были самыми страшными в его жизни. Воспоминания, сожаление, раскаяние, словно гигантская волна, накрыли мужчину, смывая из сердца остатки чувств, оставляя только телесную оболочку, обманчиво кажущуюся живым человеком.
Утром, спустившись в столовую, Корф сухо приказал перенести его вещи в одну из гостевых, а свою комнату и спальню Анны, приведя в порядок, закрыть. Через час с прошлым было полностью покончено, а еще через несколько дней Владимир уехал в Петербург.
С большим трудом ему удалось добиться аудиенции у Цесаревича, которого барон настоятельно просил содействовать своему возвращению в армию и отправке на Кавказ. Чувствуя вину из-за злополучной дуэли, Александр Николаевич обещал уговорить своего нравного папа, но искренне советовал подождать еще немного. Ведь Государь уже простил Репнина, возможно, скоро по отношению к барону сменит гнев на милость и без Кавказа. Однако Владимир продолжал настаивать, и Цесаревич согласился, сказав:
- Может, Вы правы, Корф. Это более быстрый способ добиться прощения. Всем известно, как высоко ценит Его Величество воинскую доблесть. Обещаю Вам сделать все, что возможно в моем положении Наследника престола.
В ожидании решения Императора барон занялся делами поместья: дал вольную Никите, который больше не хотел оставаться в усадьбе, рассчитал плута Модестовича, наняв другого управляющего, отправил в деревню Польку. Оставшееся от хлопот время он провел в Петербурге – находиться в поместье для него было невыносимо. С исчезновением Анны дом осиротел, он казался роскошной, но пустой шкатулкой для драгоценностей, в которой больше ничего не хранят.
Через месяц из Императорской канцелярии пришел приказ о назначении поручика Корфа в батальон 43 драгунского полка, расквартированного в Дагестане под Ахульго, где в это время шли самые жестокие бои. Говорили, что Николай Павлович, уступая настойчивым просьбам сына, сказал: «Хочет искупить вину кровью? Что ж, пусть искупает».
Сборы были недолгими, и вот уже желтый с белыми колоннами особняк скрылся за поворотом. Дом, куда у него нет желания возвращаться, в котором никто не будет ждать, где никто не обрадуется его приезду. Потому что больше нет маленькой золотоволосой певуньи, наполнявшей родовое гнездо светом и радостью.
Следующие годы прошли в огне войны, пороховой гари и дыме бивуачных костров. Знавшие его ранее сослуживцы не узнавали бывшего бретера и волокиту в этом язвительном желчном человеке. Ему было безразлично все: женщины, карты, дружеские попойки. Корф жил только сражениями, в которых проявлял чудеса храбрости, из каждого боя выходя невредимым, словно заговоренный. С подчиненными барон был суров и требователен, но понапрасну не рисковал ни одной жизнью, кроме своей. Начальство ценило его, сослуживцы уважали, только Государь ничего не желал замечать, раз за разом отклоняя представление поручика Корфа к чинам и наградам. Впрочем, Владимиру это было безразлично, ордена и звания больше не тешили его самолюбия, он ждал, что очередное сражение избавит его от жизни, однако бессмысленное земное бытие продолжалось.
В душе не оставалось ничего, даже раскаяния, боль опустошила ее. Боль была единственным чувством в сердце барона. Она никогда не покидала его, всегда была рядом, неизбывная, мучительная душевная боль, терзания от которой были куда страшнее, чем от ран телесных. Боль и воспоминания о любимой, это все, что ему оставалось. И понимая – Анна не могла выжить, Владимир все равно молил Бога защитить ее, укрыв от бед и напастей окружающего мира.
Через три года, участвуя в сражении, из которого не надеялся выйти живым, Корф был тяжело ранен, и только после этого Император простил опального барона. Все ходатайства о чинах и наградах были удовлетворены, а после выздоровления офицер возвращен в гвардию. Бомонд встретил его приветливо: сослуживцы, до которых дошли слухи о его подвигах, наперебой предлагали дружбу, светские барышни на выданье смотрели с надеждой на выгодного жениха. Жизнь возвращалась в привычную колею, пестрая и однообразно-скучная.