Дано ли тебе знать, любимая, что ты унесла с собой, когда покинула меня? Ты унесла с собой мое прошлое, даже то прошлое, которое у меня было до встречи с тобой. Я ошибался, считая, что моя культя заживает после ампутации. Я был обманут, ибо есть столько видов боли, что раз за разом она застает меня врасплох.
Зато я сделал для себя два важных открытия - я, правда, слишком хорошо себя знаю, чтобы поверить, что польза от них будет "продолжительной". Мой разум, обратившись к Богу, больше не упирается в закрытую дверь; обращаясь к Х., он не встречает абсолютную, как прежде, пустоту, я больше не озабочен тем, как мысленно вызвать ее образ. Мои записи не отражают всего процесса, как я надеялся, а лишь отдельные моменты. Может быть, эти изменения трудно уловить. Это не было внезапным озарением и полной эмоциональной перестройкой. Так, к примеру, нагревается холодная комната, или светлеет поутру, когда впервые обращаешь внимание, что заметно потеплело или посветлело, оказывается, что теплее и светлее становилось постепенно, до того как ты это заметил.
Я писал о себе, и о Х., и о Боге. Именно в этом порядке. Такой порядок и такие пропорции как раз абсолютно недопустимы. Ни разу мне не пришло в голову воздать им хвалу. А это было бы весьма полезно для меня. Хвала - это одно из проявлений любви, вносящее в нее какой-то элемент радости. И восхвалять нужно в следующем порядке: Его как дарующего, и ее как дар. Ведь воздавая хвалу, мы мы в какой-то степени получаем удовольствие от предмета восхваления, как бы далеко от нас он ни был. Я должен чаще воздавать хвалу. Я утратил способность испытывать наслаждение, которое давала мне Х. И я так заблудился в своих сомнениях, что лишил себя радости, которую (если Его милосердие безгранично) мог иногда получать от Бога. Воздавая хвалу, я могу в какой-то степени радоваться ей , и в то же время, в какой-то степени радоваться Ему. Это лучше чем ничего.
Но возможно, я лишен этого дара. Я как-то сравнил ее со шпагой. До какой-то степени это верно. Но по сути совершенно не соответствует истине и вводит в заблуждение. Тут требуется сохранять равновесие. Мне надо было добавить: "но в то же время она как цветущий сад, как лабиринт, садовая куща, стена в стене, загородь за загородью, чем дальше в него углубляешься, тем больше тайны, больше благоухающей и плодоносящей жизни".
И восхваляя и все созданное Богом, я должен воскликнуть: "Хвала тебе, Господи, ибо все это создал Ты!"
И восхваляя сад, мы славим Садовника, восхваляя меч - кузнеца, что выковал его. Хвала Жизни, дающей жизнь, и Красоте, дарящей красоту.
"Она в руках Господних". И когда я сравниваю ее со шпагой, это сравнение наполняется новой энергией. Может быть, земная жизнь, которую я с ней делил, была лишь частью искушения. Может быть, Он уже берется за эфес новой шпаги и размахивает ею в воздухе, вызывая молнии. "Настоящая иерусалимская сталь".
Вчера ночью был один момент, который нельзя описать словами, можно только привести какие-то сравнения. Представьте себе человека в кромешной тьме. Он думает, что находится в каком-то подвале или в темнице. И вдруг послышался непонятный звук. Он предполагает, что звук доносится откуда-то издалека - то ли шум волн, то ли шелест деревьев на ветру, а может, кипит чайник где-то в полумиле от него. Если он все это слышит, следовательно, он не в подвале, а на воле, он свободен. Или этот звук где-то рядом, это чей-то сдавленный смех., если это так, значит, он не один, рядом с ним во тьме друг. В любом случае, это добрый звук. Я все-таки не сумасшедший, чтобы считать, что это переживание что-нибудь доказывает. Это лишь попытка представить некую идею, которую я всегда допускал теоретически, идея состоит в том, что я, как и любой смертный, могу неправильно понять ситуацию, в которой нахожусь.
Пять чувств; неизлечимо абстрактное мышление; избирательная наугад память; целый набор предубеждений и ничем не обоснованных предположений, их столько, что я могу исследовать лишь некоторую, самую малую часть, а иногда даже не подозраваю о их существовании. Какую же часть реальности способен пропустить через себя столь несовершенный аппарат?
Я постараюсь, насколько смогу, не залезать в дебри. Все сильнее и сильнее меня одолевают два очень разные убеждения. Одно из них - Вечный Ветеринар гораздо более жестокий и безжалостный, чем мы можем себе представить в самом худшем воображении.. Второе - "все будет хорошо, все будет хорошо, все будет прекрасно"
Не важно, что у меня не осталось удачных фотографий Х. Не имеет значения - почти никакого - если ее образ в моей памяти несовершенен. Изображения, запечатлены они на бумаге или в нашей памяти, не важны сами по себе. Они лишь немного похожи на оригинал. Проведите параллель на более высоком уровне. Завтра утром священник даст мне маленькое кругленькое, тонкое, холодное и безвкусное печенье. Хорошо ли это, или плохо, что просвирка даже приблизительно не напоминает то, с чем она меня воссоединяет? Мне нужен Христос, а не что-то, что его напоминает. Мне необходима сама Х., а не что-то, похожее на нее. По-настоящему хорошая фотография со временем может стать ловушкой, ужасом и помехой.
Изображения, наверное, полезны, иначе они не были бы так популярны. (Не имеет значения, существуют ли статуи и картины вне нашего разума, или являются образными конструкциями внутри него). Лично я считаю, что их опасность более чем очевидна. Изображения святого становятся святыми изображениями, они сами становятся святынями. Моя идея Бога - не идея божественности. Она должна время от времени подвергаться сомнению. Он сам расшатывает ее. Он сам великий иконоборец. Не является ли постоянное сомнение одним из признаков Его существования? Прекрасный пример инкарнация, она не оставляет камня на камне от ранних идей пришествия Мессии. Большинство людей иконоборство оскорбляет, благословенны те, кого оно не задевает. Но то же самое происходит, когда мы творим свои собственные молитвы. Сама реальность является иконоборческой. Ваша земная возлюбленная даже при жизни постоянно торжествует над вашей идеей о ней. Вы именно этого и хотите; вы хотите именно ее, с ее сопротивлением, ее ошибками, ее недостатками, с ее непредсказуемостью. Вот именно: живую, настоящую ее, а не ее изображения или память о ней, мы продолжаем любить и после ее смерти.