— Ни единому из вас нельзя переступить порог этого дома… прочь… и не пытайся!
И клирик захлопнул дверь.
Но пришелец уперся и стал стучать еще сильней. Очевидно, он рассчитывал, что епископ, может быть, услышит.
Опять пришел тот же самый клирик, в сопровождении старого священника, который широко распахнув дверь, стал сердито гнать надоедливого гостя.
— Чтобы духу твоего здесь не было!.. Уйдешь ты, или нет?.. Вон отсюда!..
— Я должен поговорить с епископом, — настаивал молодой человек.
Был то Андрык, младший из всех болеславцев.
Они так громко пререкались, юноша так упорно отказывался удалиться, и даже, навалившись, не давал захлопнуть дверь, что, наконец, на шум вышел сам епископ.
Клирик и ксендз стали объяснять, кто там за дверью и почему не хотят впустить, когда Андрык, чуть не силой ворвавшись в дом, предстал перед епископом.
— Отче преподобный, — сказал он, поспешал, — если я осмелился войти, то не со зла; дозвольте молвить слово.
Епископ, молча, указал ему куда идти и, пройдя вперед, впустил к себе.
— Что нужно? — спросил он.
Андрык, юноша богобоязненный и набожный, упал на колени.
— Отче, — начал он, — все, что вам благоугодно было, вы уже содеяли; теперь сжальтесь же над королем и над собою. Прикажите завтра утром закрыть костел на Скалке и не служите в нем обедню! Замкните дом свой и удалитесь на целый день. Пусть остынет королевский гнев; он страшен как огонь… но он пройдет…
Епископ выслушал спокойно, скрестив руки.
— Какие же грозят мне завтра страхи? — спросил он тихо.
— Отче, я не знаю! — воскликнул Андрык. — Всего можно опасаться при вспыльчивости короля! О, Господи! Сжальтесь над ним и над собою!
С этими словами он бросился к ногам епископа и обнял их. Тот сделал шаг назад.
— Над собою? — повторил он, улыбаясь. — А что же может сделать мне ваш король?
— Не знаю, я не знаю! Но мне страшно, я дрожу, — ответил Андрык, — я слышал только, как он приказал всем быть наготове идти завтра к обедне в костел на Скалку. А вдруг вы не позволите ему войти!
— Не позволю! Жизнью клянусь, что не позволю! — запальчиво вскричал епископ. — Он войдет в святыню только через мой труп.
Андрык заломил руки, а епископ окинул его исполненным гордости и сожаленья взором.
— Я! — возгласил он, как бы говоря с самим собой. — Чтобы я, в уповании на Бога, уступил? Дал повод королю хвалиться, что побежден его железом? Не побоюсь я ни его угроз, ни ваших! А ты, малодушный и слабый сердцем отрок, возомнил себя добрым, а на самом деле согрешил перед Господом. Не своею силой, а десницей Всемогущего ратую я против короля. Что же он может сделать мне? Даже если прольется моя кровь, то он себя же запятнает, свой род и племя. Для меня кровь будет в жизнь вечную; для него во смерть и во осуждение.
Андрык дрожал. Экстаз епископа казался ему грозным, внушал ужас. Он уже не смел просить, а только умоляюще глядел на святителя.
— Отче! — заговорил он, наконец, глухо. — Отче! Король может одуматься, когда остынет! Страшней всего первый приступ ярости. Теперь, когда он обезумел, можно бы отечески сделать ему поблажку.
— Ни я ему больше не отец, ни он мне не сын, — воскликнул епископ, и, все больше приходя в экстаз, прибавил, указывая на замок, — он уж не король и никому не брат, ибо перестал быть сыном Отца нашего Иисуса Христа и матери нашей святой церкви. Он зверь, разнузданный и дикий, потерявший разум и способность мыслить.
Приговор епископа как громом поразил Андрея. Он стоял бледный, ломал руки и полубессознательно калечил свои пальцы, не зная, что делать. Он хотел уже уйти, когда епископ, пройдясь несколько раз взад и вперед по комнате, остановился против Ан-дрыка, жалостливо взглянул ему в лицо и медленно заговорил:
— Все вы, его слуги, которые стоите за него, берегитесь, как бы самим не угодить в геенну огненную и в пасть дьявола. Зачем не отошли вы от него? Вы-то его и губите и поступаете с ним немилосердно. Если бы все его оставили и разбежались от него, как от прокаженного, он бы, может быть, одумался и принес повинную. Зачем прилепились вы к нему?
Андрык не смел ответить. Он исполнил то, зачем пришел, но все было напрасно. Ему нечего здесь было больше делать; надо было возвращаться с ужасной мыслью о том, что может принести рассвет.
— Напрасны были мои просьбы о пощаде, — грустно сказал юноша, — пусть свершится, что суждено от Бога.
Епископ только отмахнулся от него рукой.
— Свершится то, чему быть должно, — ответил он, — и, во истину, не гоже мне ни пятиться, ни уступать, ни оттягивать роковой час, ни выказывать боязнь.