Чехотный ответил не совсем понятно, будто рассуждал сам с собой:
— Это пока одна версия, но могут быть и другие. Могут, почему бы и нет?
Глава 2
В длинном переходе метро стоял, опершись на костыли, парень лет двадцати пяти. Одет он был в застиранную камуфляжную форму, блеклую старую тельняшку. На ногах — чистенькие, но сношенные, рвущиеся уже берцы, возле них на каменном полу — темный берет с горкой купюр. На правом костыле висела табличка: «Отвоевался в Чечне. Отсидел в плену. Теперь не на что жить».
На болезненно бледном, зеленоватом лице видна трехдневная щетина.
Народ шел и щедро бросал солдатику деньги. Дающие привыкли к погорельцам, переселенцам, операционникам, а военный с протянутой рукой — это что-то новенькое, как же не дать?
Женька шел по противоположной стороне перехода, но, увидев человека в камуфляже, приостановился, вытащил из заднего кармана джинсов кошелек, неловко прижал его правой культей к груди, а левой открыл и достал пятидесятитысячную купюру. Тем же порядком кошелек водворился на место, а Женька подошел к инвалиду:
— Брат, где был?
— В Чечне, — охотно пояснил попрошайка. Он уже увидел деньги и то ли поправил, то ли подвинул костылем поближе к заговорившему с ним человеку берет. — Год назад, осенью девяносто пятого, долбануло. Осколком ноги перебило. Потому и взяли меня.
— Это как же, рядом никого из своих не было, что ли? Как взять могли?
Кажется, только теперь парень в камуфляже заметил, что у собеседника нет кисти на правой руке. Лицо его заметно поскучнело.
— Так и взяли. Танк наш подбили, куда ж деваться было? Чудом живой остался, и то хорошо.
— Из «Фагота»?
Попрошайка задумался, потом ответил:
— Из Костополя я, это Украина. Жрать там нечего, а на нашу пенсию — так вообще…
Женька покрутил в пальцах купюру, явно не спеша бросать ее в берет:
— Смотрю, брат, ты по возрасту вроде не срочник. Офицер, прапор?
— А чего это я тебе должен все объяснять? — Парень нагнулся, поднял берет, сбил лежащие в нем деньги в стопку и сунул их в нагрудный кармашек.
— Ничего ты мне не должен. Я тоже у них неделю сидел. Знаешь, где Чемульга? Если со стороны Орехова, то за Бамутом, повыше.
— Я в других местах был. — Инвалид всем своим видом явно показывал, что собирается уходить, но Женька стоял к нему почти вплотную, грудь в грудь. — Посторонись, пойду я, голова кружится, отдохнуть мне надо.
— Отдохнешь еще. Так сколько ты, говоришь, у «духов» в плену был?
— Два месяца, а что?
— Ничего. «Алхамдулиллахи раббил…» Как там дальше, а?
— Ладно, псих, отойди, мне отлить надо.
— «Субханаха ва бала». Сейчас ты у меня, сука, тут прямо отольешь, кровью отольешь, сука. Я тебе покажу, что такое чеченский плен, растолкую…
Попрошайка все же успел прикрыть лицо костылем, но от этого ему стало не намного лучше. Удар Женьки был таким, что деревянная ручка костыля, кажется, вошла в череп парня. Того будто подкинул батут. Он взлетел в воздух, смачно приложился спиной к каменной стенке, сполз по ней на пол и затих. Тотчас вокруг скучился народ.
Кто-то восторгался классным ударом слева. Кто-то пояснял, что два инвалида подрались за место для сбора милостыни. Кто-то выкрикивал, что надо позвать милицию и врачей.
Парень в камуфляже совершенно неожиданно для Женьки вскочил на ноги, врезался плечом в толпу, разбрасывая в стороны зевак, помчался к близкому эскалатору, забыв про костыли. Женька мог бы, конечно, догнать его и уже собирался это сделать, но тут кто-то цепко схватил его за локоть. Цепким оказался сержант милиции.
— Что тут происходит?
— Не того хватаешь, сержант.
Милиционер нехорошо сощурился, видно, он не любил советов посторонних:
— Пройдемте.
— Так этого надо поймать, который побежал. Он тут народ дурачил.
— Сам пойдешь или силой вести? — спросил сержант.
Женька легонько, как от зубной боли, застонал.
— Паспорт.
Он вытащил бумажник, толстый от денег, попросил:
— В отделе, под «молнией», возьмите сами, мне открывать трудно.
Старший лейтенант, не по званию в возрасте уже, наверняка за тридцать ему, вытащил паспорт и взвесил на руке красивый кожаный бумажник:
— Хорошо живешь. Щедры подаяния?
— Какие подаяния? Я, можно сказать, вчера только форму снял, государство мне за потерянную руку заплатило. Тоже скажете, подаяния… Хотя, если по большому счету, то тут вы правы.
Старший лейтенант шумно втянул ноздрями воздух, прищурил глаза: