Ксюша больше всего на свете не хотела идти за ним, смотреть, что с ним стало, проверять, не удрал ли… Но кто, если не она?
Уставшая, перепуганная и пьяная от наркотиков, она взглянула на кучку перекрученного тряпья, в которое превратилась Чусюккей и уверилась, что та мертва. Но девочка вдруг тоненько застонала, пошевелилась, захрустели, вставая на свои места, косточки, с приглушенным шелестом начали срастаться изорванные ткани.
Ксюша потрясла плывущей головой и, встав на четвереньки, двинулась следом за монстром.
На лестнице его не оказалось, и она испугалась, что придется ползать по всей больнице, но вдруг заметила, как на одной из ступеней что-то тускло блеснуло. Выпавшая у кого-то из кармана монетка или…
Она подползла и пригляделась. Присыпанный горсточкой серого пепла поблескивал тот самый камгалакчар — медальончик с бубна шамана, который Митхун накануне выкрал из палаты Чусюккей, пока та ходила обедать. Он был изрядно погнут и оплавлен, а выгравированный орнамент коня почернел. Значит ли это, что она, Ксюша, победила монстра? Или он, избавившись от «облатки» просто удрал? Шаман ничего не говорил на этот счет.
Заслышав какие-то звуки сверху, она испуганно съежилась и оглянулась. На площадке стояла, покачиваясь на тоненьких ножках, Чусюккей.
— Где я? — жалобно спросила она.
Ксюша расслабилась, а то ей на секунду померещилось, что азалар обвел ее вокруг пальца и снова вернулся в тело девочки. Говорить было тяжело и лениво. Она потеснилась на ступеньке, приглашая девочку сесть рядом. Та послушалась и прижалась к Ксюше, вздрагивая худеньким тельцем в изодранном, коричневом платье. Именно состояние платья почему-то убедило Ксюшу, что все получилось.
— Ты в больнице, солнышко, — пробормотала она, укачивая маленькую степную княжну, — Но теперь пошла на поправку.
— А мама где? Братья…? Где папа?!
Ухватившись за последнее слово, Ксюша покрепче прижала к себе девочку.
— Папа тебя очень любит и ждет. И совсем скоро ты его увидишь.
Сверху из коридора послышались шаги и голоса.
— Ничего себе, нас вырубило! Елена Сергеевна, гляньте-ка, и эти спят! Вот так справили Новый год!
— Вызовов, Люся, надеюсь, не было?
— Нет. Кажется, этой ночью все спят, как сурки…
Девочки, опасаясь, что проснувшиеся медики обнаружат их, поднялись и, поддерживая друг друга, стали потихоньку спускаться на свой этаж. Теперь и им можно поспать…
Эпилог
— Офигеть…, - только и смогла произнести Лиза, когда Ксюша закончила свой рассказ.
Ребята перед выпиской пришли ее навестить, и она по очереди оглядела каждого. Порозовевший, округлившийся Митхун, с нескрываемым нетерпением дожидающийся, когда за ним приедет мама. Ксюша с просветленным лицом, смело глядящая ей в глаза. И Чусюккей.
На ней Лиза надолго задержала взгляд. Девочка изменилась до неузнаваемости. И не столько внешне, сколько внутренне. Все те же тоненькие ручки-ножки, те же куцые хвостики, но лицо, прежде выражающее только уродливую, угрюмую пустоту, теперь лучилось живым умом и простой, понятной человечностью.
Разницу она заметила сразу, как только увидела тувинку в дверях палаты, и ей излишни были торопливые Ксюшины объяснения, чтобы понять, что угрозы в ребенке больше нет.
Самой Лизе выписка пока не грозила, но ее это мало волновало. Главное — отчаянный жар в разрастающейся опухоли утихли, а боли от свежих операционных шрамов — сущая ерунда. После праздников был запланирован телемед с «Рогачева», ибо местные врачи находились в растерянности. За истекший месяц было выполнено несколько операций, проведена мощнейшая химия, но опухоль продолжала стремительно разрастаться, что подтверждалось исследованиями на 30 декабря. На утро 1 января было назначено последнее из возможных вмешательств, после которых только паллиативный статус и смерть в течение одного-двух месяцев. И ее, действительно, успели разрезать. Но, как разрезали… так и зашили. Ни следа ни опухоли, ни метастазов. Онкомаркеры по нулям. Все куда-то делось за Новогоднюю ночь.
Чудо, не иначе! Очередное!
Встречи с ней и врачами добивались несколько крупных изданий. У прессы был лютый голод на хорошие новости и чудеса. А они вот — в лице пациентов детской онкологии. Ребят, которые были обречены, и вдруг…
Она посмотрела на свой парик, натянутый на трехлитровую банку. Она почти пять месяцев в больнице, но так и не решилась его надеть даже в столовку. На этот раз, когда придут репортеры, она не дрогнет…
— Как ты… до всего дотумкала? — спросила она, оторвавшись от парика и с некоторым смущением взглянула на Ксюшу, — Я имею в виду… Как поняла принцип её… то есть его — этого азалара — действия.