Томас Мэллори присел на корточки на вершине холма. Было нетрудно заставить младших детей спрятаться — особенно после ужасов, которые они видели в Морвилле. Но Томас не мог присоединиться к ним. Он должен был быть здесь, где он мог увидеть конец, потому что кто-то должен был это увидеть. Кто-то должен был быть там, чтобы узнать, как пятьдесят один ребенок был спасен от смерти... и стать свидетелем того, какую цену заплатил за них их умирающий спаситель.
Расстояние размывало детали, скрывая ужасные повреждения Лэнса, пока он уверенно полз по долине, но глаза Томаса сузились, когда он увидел облако пыли, летящее ему навстречу. Слезы обжигали его щеки, как лед, на пронизывающем ветру, и он сердито смахнул их. Лэнс заслужил эти слезы, но Томас не мог позволить другим детям увидеть их. У них было мало шансов пережить одну-единственную зимнюю ночь в Камлане, даже в горах, где у них, по крайней мере, были вода, топливо и возможность построить какое-нибудь укрытие. Но это был единственный шанс, который Лэнс мог им дать, и Томас не стал бы проявлять слабость перед детьми, за которых он теперь отвечал, заставляя их выживать, пока кто-нибудь не придет их спасать. Не стал бы предавать доверие, оказанное ему Лэнсом.
Поднимающаяся пыль становилась все гуще, и он поднял электронный бинокль, вглядываясь в него, чтобы впервые увидеть врага. Он отрегулировал фокусировку, когда из-за седловины холмов показалась башня цвета йода. Лэнс не мог видеть ее со своей низкой точки обзора, но Томас мог, и его лицо внезапно стало белым, как бумага. Он смотрел еще мгновение, затем схватился за микрофон коммуникатора.
— Нет, Лэнс! Не надо, не надо! Это не враг — это еще один Боло!
Внезапно по командному каналу раздается надтреснутый человеческий голос, и меня охватывает смятение. Передатчик близко, очень близко, а это невозможно. Я не узнаю голос, и это тоже невозможно. Я начинаю отвечать, но не успеваю, как по тому же каналу раздается другой голос.
— Прекратите передачу, — говорится в нем. — Не раскрывайте свое местоположение.
На этот раз я узнаю этот голос, но никогда не слышал, чтобы он звучал так. Он утратил свою четкость и уверенность. Это голос того, кто находится на грани безумия, голос, раздавленный и измученный болью и отчаянием, и целью, которая выходит за рамки одержимости.
— Лэнс, — всхлипывает человеческий голос — молодой мужской голос. — Пожалуйста, Лэнс! Это еще один Боло! Правда!
— Это Враг, — отвечает голос, который я когда-то знал, и он становится выше и пронзительнее. — Это Враг. Есть только Враг. Я — Линейное Подразделение Ноль-Один-Ноль-Три. Моя функция — уничтожать Врага. Врага. Врага. Врага. Врага.
Я слышу сломанный ритм этого голоса и внезапно понимаю. Я все понимаю, и меня наполняет ужас. Я замираю на месте, останавливаюсь, борясь с тем, чтобы избежать того, что, как я знаю, должно произойти. Однако понимание пришло слишком поздно, и как раз в тот момент, когда я тормозил, LNC уже огибал склон холма, издавая визг измученных, перегруженных гусениц и поднимая облако пыли.
Впервые я вижу его ужасно изуродованный правый борт и зияющую рану, глубоко-глубоко врезавшуюся в его корпус. Я насквозь могу видеть его поврежденный Личностный центр в глубине пробоины, видеть, как вражеский огонь жестоко проник в схемы его психотронного мозга, и теперь я все понимаю. Я слышу безумие в его электронном голосе, решимость и мужество, которые заставляют двигаться эту разбитую, умирающую развалину, и голос ребенка в коммуникаторе — завершающий элемент мозаики. Теперь я знаю его миссию, причину, по которой он так упорно, так отчаянно боролся, чтобы пересечь Бесплодные земли и найти в горах надежное убежище.
Но мое знание ничего не меняет, потому что нет способа избежать встречи с ним. Он шатается и кренится на своих искалеченных гусеницах, но движется со скоростью почти восемьдесят километров в час. У него нет ни Хеллбора, ни ракет, а его оставшиеся бесконечные повторители не могут причинить мне вреда, но у него остается последнее оружие — он сам.