Медведь был огромен, грудь и лапы могучие, на голове и боках чернели шрамы — отметины жестоких битв. Шерсть не белая, как у них с Умой, а пожелтевшая, желтее, чем у матери-медведицы. И клыки жёлтые и страшные. Уверенный в своей силе, медведь приближался неторопливо, рассерженно покачивая головой, тёмные с зеленью глаза недобро блестели.
Мать вышла вперёд, заслонив его и Уму собой, оскалила зубы, предупреждающе зашипела, зафыркала: не подходи! И медведь остановился. Насупившись, уставился на них. Мать-медведица, изгибаясь, припав ко льду, шагнула к нему, готовая к прыжку. «Уходи!» — грозно рявкнула она.
Медведь открыл пасть, и Умка ждал, что он рявкнет куда грознее и ринется на них. А он лишь облизнулся, постоял немного и, повернувшись, позорно отступил.
Умка-охотник
Да, надо бы Умке подучиться у матери-медведицы неустрашимости и осторожности.
Устыдившись, Умка догнал мать и пошёл позади. Она заметила его, но не подала виду. Она ещё была сердита.
Они шли долго. И вот их ноздрей коснулся неотразимо сладкий запах нерпы. Умка сразу свернул на этот запах. Он хотел первым отыскать отдушину, где нерпы высовываются подышать, первым добыть нерпу. Пусть мать увидит, что он уже умелый, взрослый медведь!
Отдушин было несколько. Умка выбрал ту, из которой сильнее шёл запах. Он подобрал когти, как учила мать, чтобы не стучали по насту и не спугнули зверя. Одним взмахом обломал края отдушины, чтобы удобнее было схватить нерпу, и замер, сунув морду в снег. Чёрный нос спрятан, дышит он не в отдушину — нерпа не почует его.
Он ждал терпеливо. И вдруг из отдушины донеслось тоненько: хруст… хруст… И ещё: хруст… Нерпа! Он правильно выбрал место для охоты. Хруст… Это хрустел в зубах нерпы лёд. Она обгрызала, расширяла отдушину, ведь отдушина постоянно обрастает льдом.
Нерпа — вот она, под тёмным кружком воды. Умке казалось, опусти только лапу, и подцепишь её. Временами вода рябилась, и Умка поднимал лапу, готовясь ударить. Но вода снова успокаивалась, и опять слышался хруст… Кровь у Умки шумела в ушах, шерсть на загривке вздыбилась, кончик короткого хвоста от напряжения вздрагивал. Ну, когда же, когда она перестанет дразнить! А нерпа спокойно занималась свои делом, не подозревая, что рядом притаился смертельный её враг — медведь.
Однако пришло для неё время вдохнуть воздуха, и она высунулась. Плеснула в отдушине вода, и показалась отливающая тёмным блеском голова. Умка ударил лапой мгновенно, поддел когтями и, откинувшись, рванул нерпу. Затрещал, обкалываясь по краям отдушины, лёд, и нерпа в струях воды описала в воздухе полукруг, шлёпнулась рядом с Умкой. Умка не взглянул на неё. Он снова замер у отдушины, зарыв горячо дышавшую пасть в снег. Там, где попалась одна нерпа, должна быть и вторая, нерпы живут парами, это Умка подметил.
Вторая нерпа объявилась быстро. В поисках исчезнувшего друга она высунула голову в отдушину. На Умку глянули два выпуклых круглых глаза. Но успела ли нерпа увидеть его, успела ли удивиться?..
Всего миг — и на льдине уже лежали две тушки.
Больше не надо было таиться, и Умка встал. Кровь в нём всё ещё горячилась, но шерсть на загривке, смягчаясь, уже опускалась.
Мать и Ума, оставив свои отдушины, направились к добытым нерпам. Мать ворчала, но уже миролюбиво, даже похваливая Умку — он перенял от неё приёмы охоты и постиг непреложный закон, что они, медведи, — владыки безбрежного ледового края.
Умка, как и подобает воспитанному медведю, не дотронулся до еды, пока не насытились мать-медведица и Ума. Приступил к ней только тогда, когда они, отойдя в сторону, к торосам, улеглись. Мясо нерпы показалось ему в этот раз особенно вкусным. Может, потому, что он сам добыл его?..
Наевшись, Умка торжествующе поднялся на задние лапы, хлопнул передней по ближнему торосу так, что полетели осколки, и вдруг, взвизгнув, совсем как Ума, перекувырнулся через голову. Он даже не турнул песца, их постоянного прихлебателя, — тот уже набросился на остатки обеда. Пусть ест! Умка сегодня особенно добр.
Впадать в послеобеденную дрёму Умке не хотелось. Ветер шевелил льды, они тёрлись друг о друга, поскрипывали. Ветер теребил Умкино любопытство, звал за собой, к Двулапым… И если до сих пор Умку сдерживали осторожность и страх перед Двулапыми, которые внушила ему мать, то теперь, когда он так умело разделался с нерпами, его уже ничто не могло удержать.