— Поменьше бессмысленной беготни и суеты вокруг морального облика работников — с этим и Дора Семеновна прекрасно справляется, — побольше конкретных забот о конкретных нуждах, — заключил Буров. Федотов помрачнел, но вынужден был дать обещание.
— Докладывайте, — сказал Буров, когда Федотов заговорил с ним о ЧП.
— Вахтовая машина с буровой Казанца в назначенное время не пришла, — выпалил Федотов.
Буров помрачнел, глянул за окно. Поднималась метель, температура стремительно падала. Было уже темно.
— Высылайте вертолет! — приказал Буров.
Федотов скорбно покачал головой.
— Сильный боковой ветер, Григорий Александрович. Уже связывались — вертолетчики взлететь не смогут… Что будем делать?
Буров встал, начал расхаживать взад-вперед.
— Если у них сломалась машина — почему не уехали на второй? Что, обе сломались одновременно?
— Нельзя исключать такую возможность, — тихо отозвался Федотов. — И с буровой Казанца тоже никак связаться не можем — сплошные помехи… За последние два часа температура опустилась на пятнадцать градусов…
— Высылаем вездеходы по маршруту следования, — решил Буров. — Товарищ Федотов, поедете со мной. Дорошина оставим здесь. Если ветер стихнет — пусть немедленно вышлет вертолеты.
Последние распоряжения он отдавал, уже сдергивая с крюка ватник и снимая с полки огромную рыжую меховую шапку. Шапку подарила ему Галина… Ладно. О Галине сейчас думать не время. Это подождет. Галина подождет… как всегда.
Но о том, что могло случиться с буровиками, оставшимися на сорокаградусном морозе в сломавшейся машине, думать тоже не хотелось. Григорий Александрович обмотал шею шарфом, взял рукавицы.
— Яков Петрович! — позвал он Федотова. — Готовы?
— Да.
Федотов положил трубку. Он не оставлял попыток связаться с Казанцом.
Оба выбежали из теплого помещения.
Вездеход рыча полз по темной тайге. Впереди в луче виден был зимник. Буров то задремывал, то просыпался. Его покачивало, иногда он ударялся лбом или виском и вздрагивал. Федотов сидел неподвижно и глядел перед собой, не моргая. Буров видел, что главный инженер страшно встревожен.
Наконец впереди показалась громада машины. Машина стояла неподвижно — одна. Второй нигде не было. В первую секунду у Бурова мелькнула надежда: должно быть, на второй и уехали, а сломавшуюся бросили, чтобы вернуться за ней утром. Буров выскочил на снег и, увязая твердыми валенками, побежал к машине. Федотов шел за ним осторожно, как будто боясь.
Буров заглянул в машину, увидел там людей. Постучал по стеклу — ответа не последовало. И, уже точно зная, что его ждет, открыл дверцу.
Мертвецы. Замерзли.
— Что там, Григорий Александрович? Что? — наседал сзади Федотов.
Вместо ответа Буров яростно шандарахнул кулаком по дверце…
До Казанца сумели дозвониться только утром. Виталий выказал все положенные человеческие чувства: был сильно огорчен случившимся и в то же время возмущен безответственным поведением Левушкина. Он немедленно выехал в Междуреченск для участия в заседании комиссии по разбору чрезвычайного происшествия.
Буров, возглавлявший комиссию, был мрачен как туча. Федотов выглядел встревоженным, озабоченным. Он то и дело оглаживал пальцами портфель, в котором, несомненно, лежали какие-то важные документы. А как же иначе? Предстоит отправить докладную на самый верх. Векавищев сверлил Казанца злыми глазами. Один Дорошин, кажется, был просто по-человечески огорчен случившимся.
Казанец рассказал, как было дело:
— Левушкин пришел доложить, что увозит ребят. Я ему: «Куда ты поедешь на одной машине? Категорически, мол, запрещаю!» А он стоит на своем: «Народ устал, я не могу ждать, иди и сам проси задержаться лишнее время, когда вахта кончилась». Я ему: «Нет, нельзя по технике безопасности. Техника безопасности, — вот еще добавил, — она же кровью писана…» В общем, Левушкин должен был дождаться, когда со смены освободится трактор. Я ему лично приказал. Но он ждать не стал. Мне только потом доложили, когда он уехал.
Виталий повернулся к своему помбуру, и тот подтвердил:
— Я был свидетелем этого разговора. Левушкин сильно торопился, а Виталий ему — «я тебе запрещаю»… Левушкин и говорит: «Я всю ответственность беру на себя».
Оба сели, настороженно наблюдая за членами комиссии. Буров выглядел неприступно: постаревший, с потемневшим лицом и резкими складками у рта. Не поймешь, о чем он думает.
Андрей Иванович Векавищев поднял руку:
— Позвольте мне выступить, товарищи.