Дорошин, как всегда, пытался свести враждующие стороны, помирить их, помочь им, по крайней мере, найти общий язык. Но какое там! Буров с Векавищевым недаром столько лет были лучшими друзьями — рассорились не на шутку.
— Вы просто как эти, у Гоголя, — неудачно пытался шутить парторг.
Буров только пожимал плечами.
Конфликт усугублялся тем, что нехватка кадров не была начальственным мифом, выдуманным для того, чтобы стращать подчиненных. Людей, особенно толковых, действительно не хватало. И Бурову приходилось идти на крайние меры. В одно прекрасное утро, например, он огорошил Макара Степановича новой идеей:
— На сорок вторую буровую необходимо назначать нового бурового мастера. Я туда ездил — действительно, безобразие. Пьянство, все распустились. Работают отвратительно — еще куда ни шло, но ведь все спустя рукава делается. До несчастного случая рукой подать. Что тогда? Опять в мерзлую землю людей опускать, а потом иметь с Москвой приятные объяснения?
— Тебя объяснения с Москвой беспокоят? — спросил Дорошин.
— Меня все беспокоит! — взревел Буров. Он постучал карандашом по бумагам и заключил мертвяще-спокойным тоном: — В общем, я принял решение. На сорок вторую назначаю Елисеева. Как тебе такая кандидатура?
Дорошин отреагировал мгновенно:
— Векавищев тебя убьет!
— В очередь пусть встанет, — огрызнулся Буров. — Ты мне лучше скажи, а что делать-то? Сам знаю, что отрываю от него отличного помбура. С другой стороны, Елисееву пора расти.
— Это на сорок второй-то? — хмыкнул Дорошин. — Ты еще в трясину его посади. И погляди, как он там расти будет.
— Я в Елисеева верю, — заявил Буров.
— Это ты от безнадежности так говоришь, — вздохнул Дорошин, почти дословно повторяя сказанное когда-то Векавищевым. — Вот что, Саныч. Ты вообще собираешься мириться с Андреем? Или вы теперь до конца жизни лютые враги?
— Как я буду с ним мириться, если он со мной не разговаривает? — резко ответил Буров. — Изображает, будто меня на свете нет. А? Люди замерзли, а я, гад такой и враг народа, заступился за Казанца. Вместо того, чтобы этого Казанца, значит, примерно расстрелять. Ну да, у нас ведь только Андрей Иванович принципиальный, а Григорий Александрович Буров такой роскоши себе позволить не может, потому что начальник. Шире мыслит! Видит шире! Отвечает не только за свою собственную бригаду, но и за все управление! Эта светлая идея в голове товарища Векавищева, конечно, не умещается. Да и потом, не один же Казанец виноват в случившемся. Не он же один! Ладно, все. С Векавищевым у меня покончено. Я уж с ним и так и эдак, как с Натальей, боярской дочерью, а он морду воротит. Теперь только по имени-отчеству и только по делу.
Векавищев тоже тяжело переживал ситуацию. У него собственный слушатель имелся — Авдеев Илья Ильич. Ильич был человеком еще более терпеливым, чем Дорошин, но гораздо более ехидным. И ехидство это проявлялось не столько в словах, сколько в прищуре, в смешках и интонации. Впрочем, Векавищев привык. Успел отрастить толстую шкуру. Сейчас, впрочем, Андрея Ивановича беспокоили не столько сложности и тонкости его отношений со старым другом и начальником, сколько некие весьма подозрительные действия этого самого начальника. Идя от вышки к вагончику, Векавищев наседал на Авдеева:
— Вот скажи, Ильич, нет, ты мне скажи: по-твоему как, Буров во всем этом конфликте прав?
— Кто начальник, тот и прав, — ответил умудренный жизнью Авдеев.
— Это ты меня подразнить хочешь, — догадался Векавищев. — Ну, ничего у тебя не получилось. Запиши где-нибудь. А по правде мне скажи — как считаешь?
— Я считаю, решение принято и спорить с ним бесполезно. Казанец остается.
— Ты на их стороне, что ли? — вскипел Векавищев.
— Я на стороне здравого смысла, — отозвался Авдеев.
Векавищев помолчал и спросил о другом:
— А как думаешь, зачем Буров вызвал Елисеева в управление?
— Да понятия не имею!
— Ох, сердцем чую: новую провокацию готовит! — воскликнул Векавищев. — Он нарочно способы изыскивает побольнее меня уязвить. Нарочно, учти. Возможностей у него как у начальника много, вот и глумится.
— Пора вам выпить мировую, — не выдержал Авдеев. — Утомили вы всех своей враждой.
— Предлагаешь мне идти против моих принципов? — прищурился Векавищев зло. — Не ожидал от тебя, Ильич!
— Господь с тобой, Андрей, какие принципы! — начал Авдеев. — Но все-таки…
— Никаких «но»! — рявкнул Векавищев.
На счастье, возле вагончика остановилась машина, и тягостный разговор оборвался. Из машины вышел Елисеев. Он был, как всегда, опрятен, подтянут и невозмутим, но опытный глаз Векавищева различил какую-то непривычную растерянность на лице помбура. Сердце у него дрогнуло. Сердце-вещун. Не обмануло — провокация со стороны начальника глядела на него из виноватых глаз Георгия.