Неизвестно, сколько веков мы уже были в заключении в доме, носившем такое красивое название «Светоч». Но, клянусь, здесь человек даже с самым прекрасным зрением был обречен на слепоту. Некоторые, понятно, и ослепли. Позднее оказалось, что это редкий вид слепоты, ее не вылечить, если просто носить очки. Самым странным и вначале совершенно непонятным было то, зачем само здание превратили в стену. Все окна, откуда была видна Большая вода, были заложены. Все, что смотрело в ту сторону, было замуровано. Говорили, что это сделано из самых благородных побуждений. Будь я проклят, людей украшают благородные намерения, от них мы и помрем! Слепые, не видящие самих себя. Будь я проклят, слепые. Рассказывали, что окна, выходящие на воду, были осквернены духами воды, которые прилетали, чтобы баламутить людей. Оттуда каждый день кто-нибудь да прыгал. Исследования показали, что это делается в бессознательном состоянии и сильном возбуждении, при подстрекательстве лживых голосов духов. Бедняги, которых вводили в заблуждение духи воды, думали, что они полетят. Будь я проклят, куда полетят, окна были высокие, под потолок, и надежды остаться в живых не было никакой. Не случалось, чтобы кто-нибудь, выпрыгнув из окна, встал с земли. А кому не хотелось хоть раз да взлететь. Да, хоть раз да взлететь. Когда все равно, где упадешь, с какой высоты рухнешь и сколько после этого проживешь. Бывают такие минуты, когда это все равно, будь я проклят, совершенно все равно. Риск одинаковый, что полететь, что остаться.
Стена была везде, стена возвышалась над всем в доме. Будь я проклят, стена.
И только где-то вдали была свободная большая вода, которую не огородить никакой стеной.
— Вот тебе на, — сказал как-то утром Кейтен и от всей души, весело, счастливо захохотал. Будь я проклят, тогда в первый раз это и произошло, она нам явилась. Клянусь, ей стена ничего не могла сделать, она шумела, мы слышали, как она шла. Будь я проклят, шла сквозь стену.
Никогда не пропадало видение Большой воды. С ним и страстное стремление к Сентерлевой вершине как будто наполнялось реальным смыслом, казалось, становился возможным, неким образом осуществимым этот чудесный волшебный сон. Большая вода недостижима, она должна быть в сердце человека. В его сне. Будь я проклят, за все время, что мы были в доме, я не припомню, чтобы я еще чего-нибудь хотел от жизни. Я хранил ее глубоко в сердце как самое любимое, как лицо матери. Об этом я даже с Кейтеном не разговаривал, считал, что об этом говорить нельзя. Она была волшебством. Сном. Ни на что на свете я не променял бы ту большую свободную воду. Будь я проклят, ни за что бы не отдал, хотя она и была единственной причиной моих с Кейтеном мытарств и тогда, и после. Но и радостей, не забывайте. Кто прошел такой тяжелый и унизительный путь, тот знает истинную цену сердца — бедной маленькой мышцы. Клянусь, только наша любовь, расщепленная на тысячи частей, разделенная с другими, то, что ты отдал другим, только это твое, вот в чем смысл. Отдадим кровь нашим братьям, в этом наше утверждение в вечности. И давайте поспешим. Безумный звонарь бьет в свой колокол, сон прерван. Как ненормальные мы несемся по тесным темным лестницам — все в строй, все в строй!
Порядки в доме и папочка Аритон Яковлески
Наш строй, да, наш строй — это было свято. С одной стороны стояли новенькие, с другой — старики. И хотя одни походили на других как родные братья, все же с первого взгляда можно было определить, кто есть кто. Старики были уже ученые, знали, что в строю нужно смотреть прямо в лоб папочке, товарищу Аритону Яковлескому. Прямо в лоб, будь я проклят. А недавно прибывшие еще позволяли себе вольности — повернуть голову налево или направо, поглядеть на маленький клочок высокого неба над домом или просто бесцельно пошарить глазами по размалеванной стене. Горе тому, кто забывал про порядок, горе тому, кто не умел стоять в строю. Чтобы быстрее, с первых дней всему этому научиться, нужно было быть чуток дураком и лицемером, и тогда легче становился путь к хорошей характеристике, и всему, что следовало за этой бумажкой. Бумажка — голова, кровь. Жизнь. Видели бы вы этих с прекрасными характеристиками! Будь я проклят, не было в доме страшнее мест, чем те, где они были дневальными, дежурными. Господи, как они лебезили перед начальством, воспитателями, как бесстыдно врали, как подло наговаривали на других, доносили. Мне сдается, именно это, доносительство, было нестерпимей всего. Не мог больше вынести его и Кейтен, он сказал: я должен бежать. Будь я проклят, так и сказал, это были его слова.