– Привет, а вы скоро домой собираетесь? – как ни в чём не бывало интересуется Стельмах.
Ухмыляюсь. Значит, записку, которую я оставила в гостиной на столе, муж нашёл и в курсе, где мы сейчас находимся с дочерью.
– А что такое? Соскучился? – не пытаюсь язвить, оно как-то само из меня вырывается.
– Ась, давай без этого. Я просто спрашиваю.
– Когда нагуляемся, тогда и вернёмся. Мы с Соней свободные люди, делаем что хотим и когда хотим.
Слышу на том конце провода тяжёлый вздох Стельмаха. Даже если Лев и имеет что-то против, то всё равно молчит. Лишь цедит через зубы “Ясно”.
– Что-то ещё? Или ты просто позвонил узнать, когда мы с Соней вернёмся домой? – уточняю я, понимая, что Лев не настроен на продолжение диалога. А зря! Я сейчас немного охмелевшая и очень даже могу говорить. Но видимо Стельмах-трезвый и Стельмах-пьяный две противоположности, первый Стельмах не очень-то разговорчивый в повседневной жизни.
– Нет. Больше ничего. Жду вас дома, – сухо произносит Лев, и я глотаю очередную обиду.
Ну что за человек такой? Сухарь позапрошлого года! Ни одного ласкового слова не скажет, в лишний раз не улыбнётся. У-у-у… Айсберг, а не муж!
Услышав на том конце провода короткие гудки, с психом сжимаю мобильный телефон до побеления пальцев. Вот и лишнее доказательство того, что у Стельмаха вместо сердца камень – он даже попрощаться по-человечески не может. Разве трудно сказать “Пока” или “До скорой встречи”? Впрочем, мне теперь плевать на это. Нет, на самом деле, не плевать, но очень хочется стать равнодушной к мужу, чтобы внутри ничего не отзывалось, не болело. Увы, это пока что мечты.
Ещё пять минут я стою на месте, пытаюсь успокоить участившийся пульс. Нужно прийти в себя, надеть маску спокойствия и добродушия, чтобы у родителей не возникло подозрений. Они не должны ни о чём догадаться раньше времени. Позже, когда мы со Львом во всём окончательно разберёмся, мама с папой обязательно обо всё узнают, но пока так.
Вернувшись в беседку, говорю родителям, что нам с Соней пора ехать. Особо сочинять не приходится. После звонка Стельмаха родители думают, что Лев торопит нас с дочерью домой. Пусть думают, да. Сейчас так даже к лучшему.
Глава 8
Вечером, когда мы с дочкой возвращаемся домой на такси, в доме на первом этаже в окнах горит свет. Я замечаю это сразу, когда мы с дочкой входим во двор.
– А почему папа с нами не поехал? – интересуется малышка, а я не знаю, что ответить маленькой девочке.
– Папа ещё не окреп после больницы, – говорю, ощущая укол совести в самое сердце.
Да, Ася, сказочница из тебя – отменная. И сколько ещё придётся сочинять, ради блага детской психики? Это только одному богу известно, а у меня пока что нет иного варианта.
– Папочка плохо себя чувствует? – продолжает Соня.
– Он медленно, но идёт на поправку.
Ага, на поправку Лев не идёт, а просто бежит, раз бухал вчера с Матвеем, будто у него ничего не болит!
Оказавшись на крыльце, делаю глубокий вдох. Нет, ничего плохого случиться не может. При Соне Лев не позволит себе лишнего, зато потом… А потом – как-нибудь уже разберёмся. Будет как будет. Стельмах всё равно не оставил мне никакого выбора.
Опустив ручку вниз, толкаю дверь от себя и отхожу в сторону, пропуская Соню первой войти в дом. В коридоре дочка снимает с себя ботинки и куртку, спешит в гостиную, откуда доносится шум – похоже, Стельмах смотрит телевизор, что на него не очень похоже.
– Папа! Папочка! – выкрикивает малышка, вбегая в гостиную.
От злости я готова едва не зарычать на Стельмаха. Что ж он делает с нами? Неужели не жалко Соню? Совсем внутри ничего не отзывается, когда ребёнок бежит к нему навстречу, называя папочкой?
Поборов в себе приступ раздражения, всё-таки иду следом за дочерью в гостиную. Как я и предполагала, Лев смотрел телевизор в гостиной, но когда мы с дочерью появились дома, он немного оживился, и теперь с едва заметной улыбкой на губах слушает рассказы Сони.
Упёршись плечом в дверной косяк, я скрещиваю руки на груди крест-накрест. На Стельмаха смотрю исподлобья. Какое лицемерие с его стороны: делать вид, что ничего не происходит, общаясь с моей малышкой по-прежнему. Боится разбивать Соне сердце? Как-то уже не верится в это благородство.
– Ась, а ты куда? – летит мне в спину, когда я, не сказав ни слова, молча покидаю гостиную.
– Пойду наверх переодеться, – отвечаю, не обернувшись.
Оказавшись в спальне на втором этаже, со всей злостью сжимаю руки в кулаках. Злость накатывает удушливой волной. Ничего не могу с собой поделать, хочется кричать от бессилия. Но я не кричу, а кусаю нижнюю губу до тех пор, пока во рту не появляется солоноватый привкус крови.