Из дверей мастерской появился Сараскин с ветошью, которой он тщательно вытирал руки. Уфимцев посмотрел на его крепко сбитую фигуру в темно-синем, чисто выстиранном комбинезоне, на аккуратный ежик русых волос, на неторопливые движения.
Знал он Юрку с детства. В селе давно перестали удивляться тому, что у бессменного колхозного конюха Архипа Сараскина сын уродился не лошадником, а механизатором. В пятнадцать лет Юрка уже водил машину, как заправский шофер. После службы в армии он окончил техникум механизации и третий год работал механиком колхоза.
— Рассказывай, что у вас происходит? — потребовал Уфимцев.
— Происходит вот, — ответил Сараскин, хмуря брови. — Соревнуемся, кто кого пересидит.
— И долго сидеть намерены?
— Спросите у Семечкина. Он — заводила.
— Что значит — заводила? — возмутился Семечкин, посмотрев с вызовом на Сараскина. — Мы все не согласны, не один я. Раз несправедливость допущена...
— В чем несправедливость? — перебил Уфимцев. — Давай короче. Сейчас не до митингов.
— А почему новый комбайн Коновалову, а не кому-то другому? Чем он лучше? Мы все равны, такие же комбайнеры.
Уфимцев мог бы долго говорить, почему правление решило новый комбайн отдать Ивану Петровичу Коновалову. Вот он сидит сейчас рядом с ним и лишь тяжело вздыхает, не поднимая поседевшей головы. Скоро тридцать лет, как он водит комбайн по полям колхоза «Большие Поляны», не один десяток парней, ставших комбайнерами, прошли его науку.
И вот право этого человека, уважаемого всеми, оспаривает Семечкин, который вместе с братом где-то пропадал десять лет, бросив колхоз.
— Что же ты предлагаешь? — спросил Уфимцев.
— Что? Разыграть, кому выпадет. Коновалову так Коновалову, мне так мне.
— А ты как считаешь? — спросил Уфимцев старшего Федотова.
— Конечно, разыграть, — ответил тот, пряча под козырьком фуражки глаза. — По справедливости...
Уфимцев перевел взгляд на Тетеркина. Тот сидел в прежней позе, блестя лысиной, всем видом давая понять, что он человек маленький, его дело — сторона.
— А твое какое мнение, Никанор Павлович?
Тетеркин быстро и настороженно взглянул на председателя колхоза, но тут же опустил глаза.
— Как вам сказать? — он развел руками, словно и в самом деле затруднялся, не знал, как решить вопрос. — Конечно, заработать всем хочется, есть к этому стремление. Тут нельзя людей сдерживать, они общественный интерес выказывают, хотят как лучше, чтобы работать на совесть, не покладая рук. Вот к примеру...
— Хватит! — сказал Уфимцев, и Тетеркин замолк на полуслове, не возмутившись, ничем не проявив своего отношения к окрику председателя, оставшись в той же позе, как будто не он сейчас говорил. — А ты как, Михаил?
— Вы знаете, какой он — Иван Петрович? — выдохнул Мишка, и в этом выдохе слышна была и боль за человека, и огромное уважение к нему. — Он... самый лучший! Понимаете? Самый лучший в районе. Нет, в республике! Во всем Советском Союзе!
— Ясно! — заключил, улыбнувшись, Уфимцев. — Характеристика дана полная.
Братья Федотовы засмеялись, но видя, что никто их не поддерживает, замолчали.
— Так вот, друзья, — сказал Уфимцев, — предупреждаю: кто не согласен с решением правления, может сегодня же переходить на другую работу.
— Совсем уйдем! — крикнул Семечкин. — Подумаешь — колхоз! Да нас на любой стройке, с руками... Посмотрим, что запоешь, когда комбайны стоять будут.
— Не будут стоять комбайны, — ответил Уфимцев.
— Не будут? — удивился Семечкин. — А где комбайнеров возьмешь? Будто мы не знаем колхозные кадры.
— Я на комбайн пойду, — сказал Сараскин.
— Сына моего Николая можно перевести на комбайн, — подал голос Коновалов. — Он может... Он ничего парень, справится.
— Видал-миндал? — спросил Семечкина Уфимцев. — А ты пугать вздумал: уйду, уйду. Уходи!
Семечкин отвернулся, промолчал, достал папиросу, закурил. Закурили и братья Федотовы, надвинули поглубже на лоб фуражки, пряча носы от солнца.
— Хватит бузить, ребята, — прервал молчание Уфимцев. — Ничего, как видите, из вашей затеи не получается. Давайте работать. Давал же Иван Петрович по две нормы на своем стареньком комбайне в прошлом году.
— «Иван Петрович, Иван Петрович», — передразнил Семечкин. — Раз Иван Петрович такой умелец, пусть он и работает на старом комбайне.
Коновалов выпрямился, смерил взглядом Семечкина.
— Значит, умелому ладно и старый, а неумелому подавай новый? — спросил он.
— А ты хотел бы наоборот? Забавный старик! — хохотнул Семечкин, толкнув локтем Тетеркина, призывая полюбоваться наивностью хваленого Коновалова, но Тетеркин не отозвался.