С высокой осины, ковыляя рыжеперым турухтаном, в полосе луча упал на воду скоробленный холодом осенний лист.
Сауд дожигал последний факел и торопливо гонял лодку. Глаза его мрачно смотрели в воду. Думы мешали метко бить рыбу.
Он немало удивился желтым плешинам на темной воде. Убывающая луна купалась в тихих плесах Сюгдюкана. Черная елка напоминала Калмакова, одетого в долгополый кожан. Приближалось утро. Рассвет замутил воду, ловлю надо было кончать. За ночь Сауд заколол много рыб и основательно загрузил берестянку.
Ему захотелось поесть сырого белого жира со щучьих кишок, но неприятно стало марать рыбьей слизью руки. Лучше получить все вкусное в чуме из рук матери. Он уложил поудобнее возле борта острожку, сел на сыроватое дно и погнал веслышком грузную берестянку. На стойбище встретили Сауда собаки. Перед ним, как перед хозяином, Поводливый ласково изогнул спину.
Сауд тихо вошел в сонный чум. Он был рад, что старик спит спокойно. Сел разуваться.
— Ладно ли лучилось? — спросил вдруг Бали.
— Хорошо, дедушка. Ладно ли с тобой? Ты что не спишь?
— Тебя поджидал. Вечером забыл сказать, чтоб ты не выпал из лодки. Вот и не спалось. Ты ведь теперь у меня один, дружок, остался. Уйдешь куда, мне думу оставишь. Теперь дождался, уснем вместе.
У Сауда не нашлось в ответ слов, но он почувствовал, что эта забота еще больше сроднила его со слепеньким стариком. Он хотел принести ему рыбы поесть, но Вали отказался.
— Рыбу поедим днем. Сейчас будем спать.
В чуме пахло рыбьим мясом. Это первое, что услышал Сауд, просыпаясь от крепкого сна. Он был доволен, что так кстати наткнулся на лодку. За семью теперь он спокоен. Их можно оставить одних и не думать, что будут ворчать пустые кишки. Дедушка полной щепотью на-бивал рот таймениной и запивал ее горячим наваром.
— Мама, ты давала рыбы Этэе?
— Разделили всю пополам.
Сауд потянулся до хруста. С тех поп, как отвалили с Туруки, он так еще ни разу не отсыпался. Теперь в пути он может долго не спать.
Мохнатым рогом прямо над головой Сауда торчал тупой конец камысного чехла с пистонной винтовкой. Надежной рогатиной поперек коленей лежала острая пальма. Это было все, с чем выехал Сауд через день после рыбалки в лес. Он хотел осмотреть охотничьи угодья, чтобы знать, есть ли смысл оставаться на зимовку в долине реки Тайги. По рассказам Бали он знал все притоки этой реки и ехал уверенно, как по хоженым местам. Он замечал, что вороны летели на полдень. Стало быть, и белка должна будет держать зимние гнезда там, по вершинам полуденных речек. Не попусту же туда аргишили вороны. У них с белкой, как у сохатого с зайцем, — дороги одни. Да и оленьи кормовые пастбища легче высмотреть по голоземелью. Высмотришь — увереннее кочевать будешь зимой. Стал на чумище и спокоен. Знаешь, что олень копытит снег не напрасно. Снег, по приметам, будет глубокий. Неспроста белка насадила грибы на сучья выше человеческого роста.
Сауд пересек Касвино и Анчелга, ночевал у костра и опять ехал подле восточного подножья водораздельного хребта к вершине речки Тайги. Его радовало обилие ягельных мест. Ягель голубел и в низких местах и по косогорам. Даже на самой высокой части хребта Сауд нашел тот же мох-ягель.
На хребте выкурил трубку. Осмотрел с высоты места, заприметил и стал спускаться в низкую седловину, чтобы от нее идти прямо на полдень. Перешел вброд мелководный приток Тери — Дюлюшмо и увидел на мху след человека, за которым шел олень.
Поехал быстрее.
«Что за человек? Откуда взялся?»
Вскоре Сауд нагнал пешехода. Это оказался Орбоча с оленем. Оба усталые.
— Ты куда так разогнался? Стой!.. Отдохнем.
— Хо-о… Ты откуда? — обрадовался Орбоча. — Что, надоела Турука?
Сидели на мху, курили, разговаривали. Сауд коротко рассказал о грустных событиях в их стоянке. Орбоча наклонил большую голову, помолчал и тяжело раскрыл толстые губы:
— У вас невесело, и у меня не веселее. Отец обезножел. Тут заболели олени. Половина подохла. Маленько волки помогли хвори. Один этот бык только и остался. Всего на нем не перетаскаешь. Отца ношу на себе. Так и аргишу. Куда его девать? Не олень — не заколешь на мясо. Из-за отца остался без покрути и без белки. Обезножел сам от этакой жизни. Иду к богачу Гольтоулю просить оленей.
Сауд терпеливо выслушал до конца томительную речь Орбочи. Ему было тяжело и неприятно, словно в знойный день он пил тошнотворно теплую, мутную воду. Однако Сауд выдержал и ни разу не перебил несвязных слов Орбочи, но зато многое узнал о его горемычной жизни. Больше того, — Сауд узнал, что сидит на земле богатого Гольтоуля и что он не только крупный оленевод, но и большой князь, который в любом горе может помочь каждому человеку и наказать даже. Сауд, не колеблясь, тут же решил идти вместе с Орбочей в стойбище могучего человека. Ему хотелось встретиться с Гольтоулем, посмотреть на живого князя, рассказать о своих несчастьях, посоветоваться о смерти Пэтэмы и послушать его, что он скажет.
Сауду вдруг стало весело и легко. Он выбрал себе место вблизи стойбища богатого князя, и получилось не плохо. Ведь это поможет ему больше не встречаться с русскими купцами, с тем же Калмаковым, и избавит его навсегда от новых несчастий. Сауд хорошенько попросит Гольтоуля, тот все поймет и непременно согласится покручать Сауда всякими товарами. Как хорошо, что Гольтоуль богатый и не русский, а свой.
— Орбоча, солнце скоро упадет за горы. Едем.
Сауд сел на оленя; Орбоча же своего повел на поводу. Он помнил об обратном пути и боялся замучить последнего оленя. Сауд тут же спрыгнул с седла.
— Орбоча, я много ехал, ты много шел, — сказал он. — Садись-ка на мое седло. Я маленько разомну ноги. Давай привяжем твоего оленя к моему в повод.
Орбоча был рад случаю немного отдохнуть в седле. От далекой пешей ходьбы ноги его ныли. Поехали шагом.
На осеннем небе высыпали звезды, когда им попала кучка отметных оленей. Стало ясно, что что Гольтоуля не далеко. Орбоча остановил верхового быка и прокричал сохатым. Прислушались, поймали ответный крик, похожий на тихое эхо. Они не ошиблись: это был ответ живых людей. Вышли на отклик. Оказались пастухи Гольтоуля. Остановились у них ночевать. До чума Гольтоуля еще далеко. Лучше здесь подождать утра, чтобы не беспокоить ночным появлением сна богатого человека. Бедному человеку прийти днем — легче надеяться на добрую встречу в богатом жилище. К тому же утром с пастбища выедет к хозяину в чум старший пастух за получением лепешек и по пути доведет.
Пастухи сидели у огня и жарили мясо. Они, как только Орбоча попал в свет, узнали его.
— Ты куда это? Не сохатого ли гоняешь? — было их первым вопросом.
— Иду к Гольтоулю.
— Гостить?
— По делу.
— По большому?
— Просить оленей.
— Оба за этим идете?
— Нет, один. Товарищ, — Орбоча кивнул головой в сторону Сауда, — смотрит землю.
— Напрасно мучаете себя и оленей, — глухо ответил горбатый пастух Лилиуль с широким, как бубен, липом. — Оленей у Гольтоуля много, сам увидишь, да от этого не прибудет их в твоем стаде. Парень смотрит землю тоже напрасно. Гольтоуль не пустит, соседей он не любит. Кто поселится рядом, тот и плакать станет.
— Отчего плакать? Как не пустит на землю?
Горбун засмеялся. Сауд вспыхнул. Гольтоуля он поглядит, послушает завтра сам. Своих ушей и глаз не подменишь.
Орбоча вздохнул. На искорку его надежды пастух пролил воду. Но что его так напугало? Ведь он не думает у Гольтоуля клянчить даром оленей.
— Попрошу, — сказал он, не торопясь. — Заплачу соболями, может даст.
— Так-то может отомнешь его жесткое сердце, — поправился горбун. — Дать соболей — не плохо ты придумал. Ешьте лучше олененка. Это такой… несчитанный.
Он, смеясь, захватил кусок горячего полусырого мяса. Сауд громко расхохотался. Ему понравилась смелость большелицего горбуна Лилиуля, но тут же стало за него почему-то стыдно. Лилиуль, умяв большой кусок, сказал: