В тайге установился нигде не писанный закон: «грабь тварь свою, не шевели моей!»
Фактории Калмакова оплетали десятки торговых заимок. Конкуренты пересекали кочевые тропы и ощипывали «тунгусишек» на подходе. Это приводило Кал-макова в звериную ярость.
— Ых, пар-разиты! — надрывался Калмаков. — Не я буду, если не пооборву кое-кому головы. Жужжите потом мухами, беспатентная шантрапа! Вытряхну кое-кого из штанишек, пойдете по миру «с грехом» наружу.
Однако предупредить насильственные вторжения на Катангу купцов-ангарцев он не мог. Связывала его по рукам Павчино-Преображенская дорога, которую достраивать стал бы только глупец. Как при таком положении сунешься е донесением о бесчинствах конкурентов к его превосходительству? Лисиц он взял, но кто ему помешает запросить у волости отчет о состоянии пути? Никто! Запросит, вскроет обман и тогда?..
Калмакову вовсе не хотелось возами отправлять взятки «их благородиям». Он решил наводнить своими торговыми точками тайгу, пришибить рублем мелкого конкурента, очиститься от «гнид» и после окупить с лихвой все затраты по ненужным постройкам.
Осип Васильевич верил в свои расчеты и ни на минуту не сомневался в успехах.
На развертывание торговой, сети понадобится много средств. Что же: можно потребовать у Тонконогова увеличения кредита и продлить сроки платежей. Калмаков ему должен, тем лучше. Тонконогову нельзя будет пренебречь долгом и потерять крупного поставщика пушнины. Наконец, что стоит женить сына Ермила на дочери заледеевского купца Чабунова и по-родственному получить от него денежную поддержку! Чабунов хранит при себе золото насыпью в ведерных котлах. Он скуп, но… скупые дураки идут на повышенные проценты, попадают на лесть, как жирные осетры на голые переметные уды.
Этим летом, когда Калмаков закладывал новую факторию на Вановаре и строил планы по захвату речек Кулинды, Панолика, Воскобы, Таимбы, — селенгинский купец Григорий Харлашено-к, разнюхав о пушных богатствах Байкитского района, Калмаковским трактом выехал по последней санной дороге на факторию Горницы, построил там илимку. Сразу же за льдом он столкнул илимку в воды Катанги и под собственной командой повел ее вниз.
Харлашенок пристал в устье Байкита. Он не спрашивал позволения на въезд у наместника калмаковских торговых владений Игнатия Федоровича и начал выгружаться. При встрече с Игнатием Харлашенок пошутил:
— К жилому месту пристать лестнее, чем к пустоплесью.
— А ты кого спросил здесь селиться? — крикнул Филька Голенков, беловолосый великан, подручный Игнатия.
— Бога спрашивал. Молчит, значит ладно. А ты что: горловые получаешь? — насмешливо ответил Харлашенок и гаркнул: — Эй, челядь! В топор! Вали подряд лес, катай в сруб. Избу выстроим, а в баньке попаримся у Игнашки.
— Угорищь, смотри! — Голенков вытащил из кармана большие волосатые руки.
— Угарно будет, выздаем, Филя. Вот так, — и Григорий одной рукой поднял кверху за опояску сухонького плотника. — Гляди. Что нам угар?
Раздался дружный хохот артели. Кто-то сказал:
— Такому хозяину легко услужить, страшновато не потрафить. Ядреного дядьку согнет лучком.
Харлашенок, довольный похвалой, опустил на ноги мужика.
Хвастовство Харлашенка задело Фильку.
— Это только? — скривил он рот.
Слетела на землю подрубленная строевая лесина. Он мигом нагнулся и приподнял комель на пень. Все переглянулись.
— Но, а ты, Игнатий Федорыч, что не хвастанешь своей могутностью? — прозубоскалил Харлашенок. — По бороде-то ты, однако, силен?
— Чо мне срывать понапрасну пуп. Мне-ка хватает силы Филиппа. У меня сила тут, — Игнатий для забавы снял шапку и пошлепал себя по лысине. — Сила во мне бабья.
Голенков молча ушел в избу. За ним последовал Игнатий. Харлашенок призадумался: мыться ли, не спросись, в чужой бане? Он все-таки решил срубить свою баньку и непременно переманить Фильку к себе в пособники.
Поодаль от калмаковского «заведенья» на плоском отмете прибрежных гор, рассеченных Байкитом, к комариной поре белела свежими стесами топоров древесина построек Гришки Харлашенка. Подгулявшая артель впряглась в лямку и потянулась с илимкой вверх по Катанге. Бечева катилась по вершинам тальников и вытрясала из них птиц-мелюзгу. Григорий Харлашенок сидел на крыше илимки. Он провожал артель и заодно осматривал берега.
Он думал проехать выше Чуни и оттуда поплыть на Байкит в маленьком шитике, что шел под бортом илимки. Вышли к Чуне, секущей своим многоводьем Катангу. Харлашенок увидел буйные травы, которых было достаточно, чтобы накосить в будущем сена для двух-трех коров. Он дал подрядчику короткий наказ оставить илимку на зимовку в Тэтэрэ и вручил ему письмо — распоряжение домой. Затем последовал прощальный салют из ружей, и подхватило Харлашенка быстрым течением.
Григорий вглядывался в ущелье Чуни.
«Неужели помаячило? Не должно бы: ясно видел, как взблескивали на солнце мокрые весла».
Григорий встал на ноги. Вблизи послышался разговор эвенков:
— Новый какой-то?
— Старый! — ответил Харлашенок на их наречии. — Глядите, какая у меня борода!
Из-под тенистых тальников враз выплыло четыре берестянки.
— Я думал, ты — Калмаков. Ты выше Топко. Он говорил. Калмаков — большой.
Мороненок смело зацепился ногой за деревянный борт шитика, чтобы спаромить лодки.
— Я тебя не видел. Ты кто?
— Я Гришка — купец. Покручать народ буду. Пойдемте ко мне в лавку.
— Смотреть сперва будем. Табак есть? Гости.
Харлашенок достал кисет. Кисет пошел по рукам. Берестянки подносило течением к Байкиту.
— Моя изба, — показал Харлашенок на новую крышу. — Там покручаться будем.
Рауль поднял скрепу-весло и осторожно оттолкнулся. За ним проделали то же Топко, Арбунча, Мороненок. Берестянки расплылись врозь, как распуганные утята крыльями, взмахнули веслами и помчались на факторию. Харлашенок плыл за ними.
— Эй, друзья!.. — крикнул он вдогонку. — Ко мне идите за покрутой!.. Гости-ить буду!
Рауль с Топко прошлый год покручались у Калмакова. Они хотели сначала побывать в его лавке у Шагданчи и только потом сходить к Гришке. Кто им помешает это — сделать? Худо встретит Шагданча — недалеко уйти к новому другу.
Харлашенок сбросил с мокрой головы картуз. Он из всех сил черпал веслами воду, чтобы догнать эвенков хотя бы на берегу. Гаркнуть подручных Кузьку с Якимкой, подхватить пушнину, охотников под руки и… Харлашенок оглянулся и не верил глазам: Ипнашка с Голенковым проделали то же самое раньше его.
Кузька — с Якимкой стояли в стороне и не знали, что делать. На них рявкнул Харлашенок:
— Что вы, паскуды, стоите!
Кузька схватил у Топко шкуры сохатого. Голенков кинулся отнимать.
— Якимка, помогай!
Голенков отступился.
Кузька с Якимкой понесли в избу три шкуры и турсук белки. Топко не знал, куда идти. В руках его оказался чужой турсук с белкой.
Гришка пристал выше устья Байкита, выскочил из лодки, перебрел речку и подбежал к Топко.
— Друг… идем ко мне… Хорошим вином… гостить буду. Идем!
На своем локте Топко почувствовал сильную руку Харлашенка, посмотрел с грустью на Игнашкину избу и нехотя пошел рядышком с Гришкой в гору.
— Эх! Рот-тозеи! — выругался Харлашенок. — Так работать будем, наживем пожитку — кляп да нитку. Видели, я тороплюсь, ну и хватали бы турсуки… Садись, друг. Баба, давай, потчевай гостя.
Топко неловко было одному в новой избе среди четырех незнакомых русских. Уйти к Шагданче, где были свои, он тоже не решался. Держала пушнина. Он потихоньку покашливал, тоскливо поглядывал через окошко на Катангу, красную от заката.