По собственному опыту я знаю, что недостаточное питание сильно влияет на человеческую психологию, а потому к данному случаю отношусь снисходительнее Болотова. Но все же я никогда не стал бы доедать суп моего принципиального противника.
7
- Кривцова знаешь? - спросил рулевой старшина Богун.
- Тот, что за третьего артиллериста, что ли? Тихий такой? - отозвался Демин.
- Очень даже тихий, ничего не скажешь, - усмехнулся Богун. - Ласковый и любезный. Все говорит: немножечко, по-хорошенькому, замочки, дальномерчик, прямо слушать приятно. А раньше иначе разговаривал. Я его на "Макарове" знал. Скомандует - так побежишь, а не побежишь - нахлынет на тебя, что тьма, - страх вспомнить.
- Мордобой? - не отрываясь от книги, спросил Демин.
- Про это не скажу. Со мной не случалось. Другие говорят - бил, только незаметно. Зато службу знает и дальномерчики свои видит насквозь. Его, между прочим, осколками раз обсыпало, когда на дальномере стоял. Семь дырок в нем наделало, а он не ушел. Учись, сынок!
Демин не ответил. Если такой человек ходит тихим - значит, он враг. А за врагом надо смотреть и, если что...
- По плешке! - донеслось из группы игравших в кость. Медная костяшка звонко шлепнулась на палубе, и Демии улыбнулся.
- Хорошая была игра, кость эта самая, - вздохнул Богун. - Очень хорошая дозволенная и интересная. Мало теперь в нее играют, вот что.
- Теперь, старик, в другие игры играют.
- То-то и есть, что в другие. Ты посмотри на бак. Много ли у фитиля народу? А ведь команды-то далеко за тысячу... Знаю я, какие у них игры - с девчонками в саду под духовую музыку. Слишком вольно стало на берег ходить, я тебе скажу.
Демин кивнул головой. Насчет сада Богун был прав.
- А раньше ходили на бак разговаривать, и зато лучше друг друга знали. Вот пойдем мы в бой - что ты про меня знаешь? А должен все знать, потому буду я стоять на штурвале, и на меня всей команде надо надеяться.
- Ничего. Не подгадишь.
- И без тебя знаю, - рассердился Богун. - Ты, щенок, пойми, что теперь братва не знакомится, а раньше знакомилась на этом самом баке. Знакомилась, про все новости говорила.
- Баковая газета? Та самая, которую шпилем печатали?
- А ты не смейся. Молод еще смеяться. Если даже шпилем печатали, так все равно всякие новости узнавали. А теперь настоящие газеты есть, и ничего не знают ребята, потому не интересуются читать. Только глупостями интересуются вот что!
- Это тоже глупости? - И Демин протянул свою книжку.
Богун по складам прочел заглавие:
- Политграмота. - Подумав, еще раз произнес: - Политграмота, - и отдал книжку Демину. - Читай. Это можно... Ну вот ты, скажем, читаешь, из книжки узнаешь что нужно, - это хорошо. А посмотри на остальных. Какого ляда они тут делают? В трусах жарятся на палубе - вид боевого корабля поганят! В кость дуются - в дурацкую игру!
- Какая же она дурацкая, если ты ее сам хвалил? Богун побагровел и встал:
- Чего суешься, спорщик? Видал, чтоб я в нее играл? Не видал? Ты пойми: раньше она хорошая была, а теперь дурацкой стала. Ведь время-то теперь какое!
- Понимаю, Богунок, - тоже вставая, успокоил его Демин. - Отлично понимаю. Брось в бутылку лезть. Идем лучше на берег.
Богун фыркнул. Он слишком привык к кораблю, чтобы зря ходить на берег.
- Пойдем в библиотеку. Запишемся книжки брать.
- Все равно не пойду, - отрезал Богун. - Читай сам, я без твоих книжек, что надо, знаю.
8
Теперь корабль стоял у стенки, и Поздеев почти каждый вечер ходил к Ирине Сейберт. Иногда они вместе гуляли, но чаще сидели у окна в ее комнате.
Поздеев говорил о французской революции, межпланетных путешествиях, авантюрной литературе и прочих нейтральных, но интересных вещах. Он был начитан, говорил немногословно и своих суждений не навязывал. Это радовало Ирину, но постепенно она стала замечать, что при переходе через совершенно пустую улицу он каждый раз уверенно брал ее под руку, а садясь в кресло у окна, имел такой вид, будто это кресло всегда ему принадлежало и всегда будет принадлежать.
Ирина Сейберт отнюдь не одобряла традиционной девичьей пассивности, в чем Поздееву пришлось убедиться. Совершенно потрясенный ее прямым вопросом, он все же сумел ответить спокойно и просто:
- Вы не ошиблись, Ирина Андреевна.
- Жаль, - сказала она.
Поздеев не шелохнулся. Девушка, которую он любил по-настоящему, его оттолкнула. Она даже не нашла нужным сказать, почему она это сделала, но спрашивать об этом не приходилось, - таковы правила игры.
- Очень жаль, - продолжала она. - Мы так хорошо встречались, а теперь больше не будем.
Ее вдруг охватила жалость к этому молчаливому, сухому человеку. Ей захотелось его утешить, но как это сделать, она не знала.
- Так хорошо было с вами встречаться и говорить, но вы понимаете... понимаете... Я не могу вам отвечать тем же, а вам от этого будет неприятно... вам... - дальше говорить она не смогла. У нее сорвался голос.
Поздеев выпрямился, внимательно на нее взглянул, вынул из портсигара папиросу и, впервые за все время не попросив разрешения, закурил.
- Понимаю, - сказал он наконец. - Но все-таки я хотел бы с вами видеться.
- Даже если это бесповоротно?
- Да, - ответил он, введенный в заблуждение ее взволнованным, внезапно ставшим детским голосом.
- Я буду очень рада, - улыбнулась она, протягивая руку. Ей было всего девятнадцать лет, и она ошибочно полагала, что после подобного объяснения их прежняя дружба может продолжаться.
Будь ей, как мне, за тридцать, она совершенно иначе видела бы вещи.
9
Скользит в круглом поле светло-серая вода, и с ней скользит голубой отдаленный корабль, а мачты его отстают чуть не на полкорпуса.
Надо вращать установленный на верху дальномера валик, пока эта раздвоенность зрения не исчезнет. В тот момент, когда мачты придут на место, когда надвое разрезанное изображение будет совмещено, видимая левым глазом шкала покажет расстояние до предмета.
Было не похоже, чтобы уходивший за горизонт эсминец находился всего в шестидесяти пяти кабельтовых, и быстрым движением Демин повернул дальномер на южный берег. Узкий шпиль собора совместился, когда шкала стала на сорок три. Это тоже было маловато.
Демин, бормоча, оторвался от дальномера и рядом с собой увидал Кривцова.
- Кто вам разрешил играть с игрушечкой?
- Он, кажется, рассогласован, товарищ артиллерист.
- Спасибо за указание, уважаемый товарищ,- с серьезной любезностью ответил Кривцов. - Но не кажется ли вам, что, если все желающие займутся этой штучкой, она едва ли станет лучше?
- Я дальномерщик...
- Значит, должны понимать, что дальномер, без особого на то приказания, пальчиками трогать не следует. Демин молчал. Он действительно был не прав.
- Разрешите, товарищ артиллерист.
- Никак не разрешу, дорогой товарищ. Как ваша фамилия?
- Демин.
- Дорогой товарищ Демин. А теперь наденьте, пожалуйста, чехольчик и ступайте с мостика, а если это вам не нравится - жалуйтесь комиссару.
Демин молча надел чехол и спустился с мостика. Жаловаться? На что именно? Кривцов ругался правильно, а насчет дальномера... черт его знает, этот дальномер, - он мог быть в полной исправности... Но, с другой стороны, Кривцов - враг. Можно ли доверять врагу? Значит, нужно рискнуть и доложить комиссару, что сам поступил против правил.
Серьезное отношение Демина к своему пустячному проступку, по-моему, великолепно. Такой человек, конечно, должен был перебороть себя и пойти к комиссару.
В комиссарской каюте воздух был дымным от не успевшего выветриться заседания, а у самого комиссара болела голова. Сидя за столом, он подписывал стопку увольнительных билетов. Пальцы его плохо гнулись, перо рвало ворсистую бумагу, и жидкие чернила расплывались. Такое дело любого человека может привести в бешенство, но комиссару даже наедине с собой следует сохранять спокойствие. При входе Демина он положил ручку.
- Как зовут?