— А умеете вы? — участливо спросил Саша.
Алеша подумал немного и сказал задумчиво и кротко:
— Не знаю, не пробовал. Но, кажется, могу. Слова во мне разные кипят, и в груди гуд какой-то стоит. Тогда обыкновенно говорить даже противно, а все стихами хочется… Только ты никому здесь не говори, что я на стройку еду, а то начнутся расспросы, ахи да вздохи — не люблю. Хорошо?
«Должны взять его», — подумал Саша.
Сначала Саше, выросшему на Клязьме, Волга показалась чужой и какой-то неуютной. Он не нашел здесь ни капризных излук, ни мелководных тинистых стариц, ни спокойных заводей с белыми лилиями и желтыми кувшинками, ни плакучих ив, склоненных над водой — ничего, что было знакомо и дорого с самого детства.
Юрий Петрович два дня устраивал в Куйбышеве свои дела, а Сашу отправил на загородную дачу одного из знакомых сотрудников редакции. Там Саше страшно надоела пожилая дама в пенснэ, которая хотела во что бы то ни стало накормить его домашними пончиками. Саша съел невероятное количество этих пончиков, а дама все суетилась и вздыхала:
— Ах, деточка, ты совершенно ничего не кушаешь. Что окажет Юрий Петрович?
Саша убежал от нее к Волге и долго бродил там по гористому берегу. До сумерек было еще далеко, но в оцепенелом безветрии, в желтизне солнечных лучей уже чувствовалось медленное угасание дня. Река словно остекленела. Бутылочно-зеленая вода монолитной массой стремилась вниз, и на ее поверхности — ни волны, ни всплеска. Лишь далеко на середине, где стоял белый бакен, да у берега, где затонул отломившийся от гор камень, она была взрыта грядами мелких волн.
Саша сел внизу, у подножья огромной, поросшей лесом горы и стал смотреть на Волгу. В бледно-голубом небе (таким оно бывает только перед закатом) купались чайки. С огромной высоты они кидались к воде и, казалось, вот-вот разобьются об нее. Но — нет! Чайки — легкие и стройные — снова взмывали к небу, упоенно кружились в нем, и серые крылья их казались серебряными над лучами низкого солнца — серебряными в голубом…
Тоскливо становилось на душе у Саши от крика этих птиц. Вот одна из них бросила короткий стонущий крик, и вся стая ответила ей надрывным плачем. Они точно звали кого-то, кто не придет. Они знали это, но все-таки настойчиво кидали в пространство свои бесплодный зов.
Саша вспомнил маму, бабушку Дарью (сейчас она, наверно, поджидает корову с выгона), знакомую вдоль и поперек Клязьму, вспомнил, что ему придется жить в шлакоблочном доме, и, вскочив с места, побежал в гору к даче. Пусть придется снова есть пончики, лишь бы не оставаться тут одному и не слышать грустных криков чаек.
Только через несколько дней, когда Саша плыл с Юрием Петровичем на пароходе из Куйбышева к месту стройки в Ставрополь, как-то вдруг открылась ему и стала понятной особенная, неповторимая красота великой реки. Волга предстала перед ним совершенно иной. Красивые белые пароходы шли по ней вверх и вниз, закопченные буксиры натужно тащили огромные плоты строительного леса, проплывали широкие, как черепахи, самоходные баржи, шныряли катера. Воздух был оглашен басовитыми гудками пассажирских пароходов, визгливыми сигналами буксиров, вздохами машин, треском моторов. Многоголосое эхо металось в меловых обрывах Жигулевских гор. От проплывающих мимо плотов пахло раскисшей в воде корой, от барж — смолой и мокрым канатом, от катеров — бензиновой гарью.
Тревожно и сладко замирало у Саши сердце от этих запахов и звуков — смутных отголосков неведомой жизни.
Какая она за этими широкими плесами, за синими горами?
Ночь застала пароход в пути. Даже на воде было томяще душно и сухо. Круглые вершины Жигулей едва проступали неясными сгустками тени на фоне неба; низкий левый берег, накрытый пеленой тумана, был непроглядно сиз. Движение парохода ощущалось лишь пo мерному вздрагиванию его корпуса.
Саша не уходил в каюту. Он сидел в плетеном кресле на палубе как зачарованный, смотрел на Волгу. Из темноты набегали огни бакенов и встречных пароходов, ветер дышал волжскими запахами.
Два молодых голоса — мужской и женский — доносились до слуха Саши. Девушка говорила:
— В сорок первом нас, московских школьников, увозили по Волге в тыл, в эвакуацию. Я помню, как мы проплывали здесь.
Она рассказывала, и Саша, словно наяву, видел черный силуэт затемненного парохода, который, крадучись, пробирался вдоль этих берегов, а на них — ни огонька, ни вспышки света, лишь темь, непроглядная и глухая…
— Об этом я даже стихи где-то читал, — сказал юноша.