Его громадный автомобиль несся мимо мелких, тихоходных, жавшихся к обочинам «Жигулей», «Волг», «Запорожцев», внутри которых сидели обладатели белых панамок и очков в толстых оправах. Куры, завидевшие коршуна.
Ему нравилось невзначай нагонять испуг. Это был его величайший талант еще со школьной парты. Вторым была, как ему хотелось думать, сила и жесткость характера. Третьим – хитрость, которую он развил в армии и считал проявлением своего незаурядного ума.
В тот день его «Вольво» остановился у покосившейся ограды старого деревянного, побитого временем как сухарь, но все-таки пока еще дома. Точивший на крыльце ножи старый еврей с полуседой бороденкой некоторое время хмуро глазел на машину, поблескивая стеклами очков. Потом судорожно поднялся и, нервно отряхиваясь и кашляя в кулак, пошел отворять калитку.
– Толя… здрасьте!
– Здоров.
– Идемте. Щас я вам чайку сделаю, – старик заковылял в дом.
– Какой чаек, жара!
– А… и правда. Пива холодненького? Ой да – вы же за рулем…
– Пива можно.
Дома старик достал из дребезжащего «Юрюзаня» зеленую бутылку и, пшикнув, налил «Толе» в граненый стакан ледяного светлого.
– Небось, надеешься, что я от твоего пивка в дерево вмажусь? – он ехидно подмигнул хозяину жестоким бесцветным глазом. – А, Михал Моисеич?
– И в мыслях такого не было, – Моисеич категорично, даже оскорбленно помотал головой. – Что вы наговариваете! Вы человек приличный, я вас знаю давным-давно…
Толян осушил стакан и отвалился на скрипучую спинку стула.
– Так че у тебя там?
– Скинхеды… – удрученно вздохнул Моисеич, опустив глаза. – Все, что было на складе… все… все сожгли. Фургон разбили…
– Тебя мусора предупреждали, что так будет?
– Хех… предупреждали! Они и сами-то…
– Ну предупреждали или нет?
– Да.
– Ну вот. Ты думал с тобой будут шутки шутить? Думал, как при совке у бога за пазухой поставишь в подвале швейный комбинат – тяп-ляп и хата под Сочи?
– Не-е… Так я, конечно, не думал…
– Не туда ты влез Моисеич! – глухо заговорил Толян, глядя на старика словно бы издали. – На себя посмотри. Ты ж динозавр! Сидел бы в своем НИИ, продавал свои статьи, диссертации. То, что по жизни умеешь делать. Крепче спал бы, дольше бы жил.
Моисеич мрачно кашлянул и уставился на порезанную клеенчатую скатерть, барабаня по ней сухим пальцем.
– Деньги нужны. Сейчас, – невозмутимо продолжал Толян.
– Ну откуда они у меня? – глаза старика нервно выглянули из-под косматых бровей.
– Откуда… У тебя верблюда случайно нет?
– Н-нет.
– Значит, и правда неоткуда. Тогда я тебя убью.
Моисеича передернуло, как от удара током.
– Толя… ты… вы что?!
– Ну если ты у меня взял и не отдал. Че мне с тобой делать?
Толян опустил руку под стол, словно у него в кармане был пистолет.
– Вы п-прекращайте такие шутки! – запинаясь и трясясь, забормотал старик. – Еще чего! Я доктор наук! Я т-тридцать пять лет…
– У тебя деньги есть?
– Нет денег, нет! У сына есть! Щас я ему позвоню.
– Лады! – Толян довольный своей шуткой хлопнул в ладоши, поднимаясь со стула. – Видишь, как все быстро нарисовалось! Скажи ему, пусть ко мне в Глухово подъезжает.
– Он заграницей живет.
– А-а… Ну тогда пусть переведет.
Моисеич убежал в другую комнату и вынес большой черный мобильник с антенной.
Чтобы дозвониться потребовалась целая вечность.
– Боря! Да, хэллоу сан! Мне… Послушай! Мне очень срочно надо, чтобы ты поехал в банк и сделал перевод… Нет, не в этом дело! Одному человеку… Ну какая разница, мне это позарез надо! Жизненно надо! Девяносто тысяч. Я тебе говорю, от этого зависит моя жизнь! Нет, не шутка! Он вот рядом со мной сейчас стоит с пистолетом! Что значит, у тебя нет! Ты издеваешься! Слушай… Хех! Я тебя часто в жизни обманывал? Каких на хрен копов! Это у вас там в Майами копы, а у нас менты драные! Я тебе говорю… Борь! Алло! Боря!
Мертвый женский голос возвестил, что связь прервана.
– И у него тоже пока нет, – провалившимся голосом вымолвил Моисеич.
– Ну че мне с тобой делать-то?
– Толя, я вас очень прошу сейчас…
Толян с кислой миной отмахнулся.
– Я тебя уважал! Я тебе верил! Я был мальцом, ты для меня был дядя Миша, я это помню, понимаешь? И всегда буду помнить.
– Понимаю.
– Но простить я тебя не мо-гу.
– Деньги будут. Щас он с кредитом своим вшивым разберется!
– А если ты мне врешь в глаза?
– Я?!
– Ага. Ты, может, думаешь, я… думаешь, у меня мозги от хорошей жизни заплыли?
Толян отпил из бутылки и, шаркая шлепанцами, направился к лестнице.
– Че ты мне никогда верхний этаж не показывал? А сам туда бегал. Может, у тебя кубышка там, а? С червонцами…
Он стал подниматься по лестнице, отозвавшейся мучительным треском пыльных ступеней.
– Сюда иди! Или решил сбежать тайком? Михал Моисеич!
Делая то, что вряд ли бы надумал, если б не выпил, Толян сначала вломился в бывшую спальню, где на голой доске кровати валялись окаменелые с прошлого лета горошины. Потом дернул дверь второй комнаты и убедился, что та заперта.
Вверх по лестнице затопали старческие ноги. Толян обернулся и увидел злые черные глаза и остервенело сжатые губы.
– Вот, бери! – Моисеич сунул ему под нос две золотые медали. – Бери, бери! Я б их все равно продал рано или поздно!
– Кончай, – вяло отрезал Толян и постучал пальцем по двери. – Че там у тебя?
– Барахло всякое!
– Открой.
– А провались оно… – старик, кашляя и ворча поплелся вниз.
– Давай, давай! А то, если хочешь, я медальки возьму!
Через минуту Моисеич вернулся со связкой почерневших от времени ключей.
Натужно крякнул замок. В полутьме Толян к своему немалому изумлению разглядел множество диковинных предметов. Был здесь и громадный иудейский светильник-ханукия, и мушкет восемнадцатого века с истлевшим прикладом, пять узкоглазых деревянных болванчиков, облупившаяся статуя Будды, какие-то глиняные миски, горшки, серебряный гравированный турецкий кофейник.
В темном углу торчал самый колоритный экспонат: сделанный в метр высотой пузатый глиняный урод без какой-либо одежды с широкой как у жабы щелью рта, по-свинячьи вздернутым носом и близко посаженными крокодильими глазенками. Безобразно злая, презрительная харя.
– Это у тебя че тут?
– Че… – пробурчал Моисеич. – Из запасников. В девяносто третьем, когда музей закрыли, с имуществом катавасия вышла. Мне, как доверенному лицу…
– А-а, вот оно что! – ощерился Толян. – Я-то все думал: на кой вы, археологи, древний хлам откапываете, раз ничего себе оставить не можете? В чем кайф? А тут гляди-ка… Во-она, что наша профессура на чердаках хранит!
Он хлопнул Моисеича по спине, как старого приятеля, чуть не сбив его с ног.
– Я… вас попрошу ничего не трогать.
– Я тя тоже попрошу!
Толян вошел в комнату и начал разглядывать предметы, непременно щупая каждый из них.
Глиняный толстяк, с самого начала приковавший его внимание, рождал в памяти какой-то смутный знакомый образ.
«Это ж Бурят… голый в бане!»
– Япона мать, точно Бурят – один в один! – прошептал Толян, гладя болвана пальцами по лысой голове. – Только цепи не хватает! Моисеич, зажги свет!
– Здесь лампы нет.
– А елки! Этот… как его? Кто это?
– Статуя-копилка из Иордании. Четырнадцатый век. Поразительно хорошо сохранилась… Нет! Ну не трогайте!
– Да я подвинуть хочу ближе к свету! – пропыхтел Толян.
– Вы ее не вытащите, сломаете только! Она пережила Мамлюкский султанат, нашествие Тамерлана, Османскую империю, Арабо-израильскую войну сороковых годов!
Моисеич раздраженно вздохнул и выдавил то, что, кажется, само не хотело слетать с языка.
– Там внутри… джинн. Вязь на подставке гласит.
– А куда ему деньги совали?
– В рот.
«Надо его Буряту подарить!» – ни то в шутку, ни то всерьез подумал Толян.
– А этот джинн, случайно, за бабки желания не исполняет?
Моисеич пожал плечами и ничего не ответил. В этот миг он напомнил Толяну кого-то из его давно забытых школьных учителей.
– Значит так, – заявил Толян, выходя из комнаты. – Будешь сегодня дома. Часа через три к тебе заедет грузовик, и мои люди все это отсюда вынесут. Ты им объяснишь, как упаковывать, чтобы ничего не разбилось. Понял?
– Толя… – с задавленной ненавистью проскрипел Моисеич.
– Ну понял, да? А то у тебя не сегодня-завтра дом развалится и все добро похоронит. Не годится это… Не проявляешь должной ответственности!
Толян хлопнул старика по костлявому плечу и, насвистывая, двинулся вниз по лестнице.
Глиняного болвана он уже мысленно окрестил корешем.