Этот неуместный пафос, способный воспламенить невежественную публику, не нашел понимания в парламенте, том самом парламенте, который жестоко критиковали за его позицию по поводу выборов в Генеральные штаты. Обвинения Бергаса получили достойную оценку, как не заслуживающие никакого доверия. Решением суда, вынесенным 2 апреля 1789 года, то есть в самый канун революции, мемуары Бергаса были приговорены к уничтожению, как ложные, оскорбительные и клеветнические, а сам адвокат приговаривался к возмещению Бомарше ущерба в размере тысячи ливров, при этом ему возбранялось возобновлять свои нападки под страхом примерного наказания; подзащитный Бергаса Корнман должен был заплатить Бомарше такую же сумму, что и сам адвокат, а претензии банкира к жене и Доде де Жоссану были отклонены судом на том основании, что прежде муж выказывал всяческое расположение к любовнику жены, к которому теперь вдруг воспылал гневом.
Принимая во внимание политическую обстановку и начавшиеся в Париже волнения, следует признать, что этот приговор, сегодня выглядящий как обычный акт восстановления справедливости, потребовал от парламента независимости духа и даже определенной смелости. И действительно, общественное мнение, потрясенное яростными атаками Бергаса, было отнюдь не на стороне Бомарше: из-за этого процесса он утратил почти все, что осталось от его былой популярности. Каждый день, пока тянулась эта тяжба, Бомарше забрасывали анонимными письмами, а на улицу он не мог выйти без оружия и охраны, поскольку не раз подвергался нападениям.
Публика, восторженно встретившая его победу над Гёзманом, хотя в том процессе его позиция была далеко не безупречной, враждебно отнеслась к приговору в его пользу по делу, к которому, по сути, он вообще не был причастен. Друзья Бергаса распустили слух, что Бомарше подкупил парламент; обвинение это было абсолютно беспочвенным, но при каждом удобном случае повторялось Бергасом, который, пережив своего противника более чем на тридцать лет, в период Реставрации пытался нажить себе политический капитал, крича направо и налево, что когда-то судился с писателем, считавшимся одним из зачинщиков революции.
Эпизод, описанный Луи де Ломени, как раз, наоборот, свидетельствует в пользу неподкупности судей на этом процессе. Итак, пришла очередь прокурора Дамбре, будущего министра юстиции Людовика XVIII, взять слово: в своей обстоятельной речи, которая длилась несколько часов подряд и во время которой он дважды падал в обморок от усталости, прокурор подверг ясному и беспристрастному анализу все обстоятельства дела. Бомарше, которого трудно было заподозрить в излишнем почтении к правосудию, был столь тронут профессионализмом и добросовестностью этого члена суда, что спустя несколько дней он послал ему прекрасную камею с профилем Цицерона. Дамбре отправил подарок обратно, сопроводив его следующей запиской: «В какой бы форме ни был сделан подарок, он все равно остается подарком, а судья не должен их принимать». Бомарше, который действительно был очень признателен Дамбре, пытался вернуть тому камею, уверяя, что это не он ее посылал, но прокурор проявил твердость и так и не взял подарка.
Что касается Бергаса, ставшего знаменитым не только из-за процесса с Бомарше, но и благодаря своей деятельности в качестве депутата от Лиона, то ему Пьер Огюстен отомстил весьма своеобразно: он использовал анаграмму его имени в своей пьесе «Преступная мать», назвав главного злодея Бежарсом. Такая мелочность стоила автору «Женитьбы» осуждения потомков, а между тем, если Бомарше и заслужил осуждения за многое, что сделал в своей жизни, то за это — менее всего, так что мы вполне можем положиться на мнение Арно, высказанное им в своих «Воспоминаниях шестидесятилетнего человека»:
«На самом деле месть была менее жестокой, чем спровоцировавшее ее оскорбление. Я знал и Бергаса, и Бомарше: их характеры были полной противоположностью; и тот и другой, жадные до славы, вначале снискали ее благодаря мемуарам, опубликованным в связи с судебным процессом, но Бомарше в своих мемуарах защищался, а Бергас в своих нападал. Нет сомнений, что Бергас был честным человеком, но желчным и угрюмым. А Бомарше — полная ему противоположность — был настоящим весельчаком и, что бы о нем ни говорили, очень порядочным человеком; кроме того, по общему мнению, он был одним из самых приятных в общении людей, которых только можно было встретить».