Вновь Бомарше привели в комнату для посетителей, где в этот момент находились несколько муниципальных чиновников.
«Кого из вас зовут Манюэлем?» — поинтересовался Бомарше. Молодой человек приятной наружности приблизился к нему и протянул руку для пожатия. В ответ на слова пленника, что ему неловко из-за того, что столь важному лицу пришлось оторваться из-за него от общественно полезных дел, посетитель заметил:
«Первейший долг общественного деятеля заключается в том, чтобы прийти в тюрьму и вызволить из нее невинного человека, которого несправедливо заточили в нее. Кольмар, который донес на вас, уличен в злонамеренности, он исключен из Коммуны и брошен в тюрьму. У вас есть полное право подать на него в суд. Я захотел лично прийти сюда, чтобы загладить перед вами вину за то, как с вами поступили. Выходите, вы свободны!»
Оказаться на свободе благодаря страстному посланию комиссарам Коммуны! Разве эта новая победа не встает в один ряд с теми, что он одержал в других судебных процессах? Правда, на сей раз он рисковал гораздо больше: тогда ему грозила лишь каторга, а сейчас не покинь он вовремя застенков Аббатства, то на следующей неделе был бы казнен.
Интересно, был бы он так же горд собой, если бы узнал истинную причину своего неожиданного освобождения? Увы, своей свободой он был обязан отнюдь не таланту своего пера и не вмешательству племянника.
Чудо совершила Амелия Уре де Ламарине, обеспокоенная арестом любовника, к которому она питала не только нежные чувства. Поскольку г-жа Ламарине частенько обращалась к нему за деньгами и никогда не получала отказа, она решила во что бы то ни стало спасти его. Г-жа Ламарине разыскала Манюэля, с которым была немного знакома, чтобы замолвить словечко за Бомарше, и смогла убедить генерального прокурора в невиновности своего друга: сделать это оказалось тем более просто, что Манюэль был весьма неравнодушен к женским прелестям, а для его посетительницы это был прекрасный повод их продемонстрировать.
Много позже она рассказала своему стареющему любовнику о том, на что пошла ради его спасения, и была немало удивлена тем, что этот не слишком щепетильный в подобных вопросах человек постфактум рассердился на нее за принесенную ею жертву.
Но в любом случае, Манюэль повел себя настолько великодушно, что даже согласился лично сопроводить Бомарше к Лебрену-Тондю, который пообещал выдать последнему паспорт для выезда в Голландию, а также заплатить залог, требуемый правительством этой страны.
Обещание это так и осталось невыполненным, поскольку наступил сентябрь 1792 года, начавшийся резней, страшнее и кровопролитнее которой Париж никогда не знал. Двери тюрем распахнулись для убийц по приказу министра юстиции Дантона; именно на его совести лежит вина за эту новую Варфоломеевскую ночь, жертвами которой стали многие аристократы.
Бомарше сразу же направился в военное министерство, но его там не приняли; в муниципалитетах все кабинеты были заперты, в комитетах тоже. Несколько дней Бомарше бродил по улицам непричесанный, с всклокоченной бородой, в мятой одежде. Лишь на несколько минут рискнул он зайти в свой собственный дом, за которым присматривал Гюден: он взял там немного еды и денег, побрился и сменил одежду, после чего пешком отправился в Версаль, где рассчитывал укрыться у друзей. Там он узнал о казнях в тюрьмах. На следующий день после его появления в этих краях командир местного отряда Национальной гвардии явился к людям, предоставившим Пьеру Огюстену кров, чтобы проверить слух, что они укрывают Бомарше. Несмотря на то, что на этих людей вполне можно было положиться, Бомарше не захотел ставить их под удар и в проливной дождь покинул их дом. Он нашел приют у незнакомых ему крестьян, возмущенных беспорядками и убийствами.
После недолгой и в общем-то простительной депрессии он вновь обрел веру в себя, сообщил Гюдену о месте своего пребывания и, невзирая на риск, написал Лебрену-Тондю, прося его о встрече. Министр согласился принять Бомарше. Слуга, посланный Гюденом, доставил Пьеру Огюстену приглашение на аудиенцию и напомнил, что ему небезопасно появляться в Париже, на что Бомарше гордо ответил: «А разве ты не играл со смертью, когда нес мне это письмо?»
Тем не менее, из осторожности и дабы не быть узнанным, он попросил перенести аудиенцию с девяти утра на девять вечера. Тщетная предосторожность, мог бы сказать он в очередной раз!
Когда он пришел в министерство, с головы до ног забрызганный грязью, часовой велел ему уйти и не появляться раньше одиннадцати часов вечера, а еще лучше прийти утром. Не зная, где скоротать время до встречи, Бомарше укрылся на какой-то стройке, где и заснул, сраженный усталостью. Проснувшись, он вернулся в министерство, но ему сказали, что Лебрен-Тондю уже спит, и предложили явиться утром следующего дня. В отчаянии он нацарапал министру записку: