«Сударь, откажитесь от мысли принять меня при свете дня, ибо в этом случае я рискую предстать перед вами разорванным на куски».
Затем, устав скитаться, словно клошар, он решил вернуться домой. Его упорство в который уже раз принесло-таки свои плоды. Не успев переступить порог своего дома, он узнал, что министры согласились наконец его выслушать.
Бомарше говорил с самим Дантоном, который, по его словам, разразился «смехом Тисифоны» и которому он якобы сказал:
«Удивительно, что гражданин, чья репутация честного и преданного человека известна всем, все еще жив, пока вы дискутируете!» Эти слова были восприняты присутствующими как оскорбление. Возмущенный Ролан де Лаплатьер ответил: «Это дело, видимо, так и не закончится до самого конца войны».
Слова Бомарше, став достоянием гласности, возродили неприязнь к нему. Тогда он обратился в Национальное собрание, которое предоставило ему возможность выступить в Военном комитете: три часа держал он речь перед его членами, призвав на помощь всю свою смекалку, и в результате получил следующий документ:
«Мы, нижеподписавшиеся, заявляем, что надлежит оказывать содействие вышеупомянутому г-ну Бомарше во время его поездки в Голландию, поскольку он движим единственно желанием послужить общественному благу и потому заслуживает благодарности нации».
Казалось, козням недобросовестных чиновников из военного министерства положен конец. Лебрену пришлось выдать Бомарше паспорт, и тот отправился в сопровождении Гюдена в Гавр, поскольку хотел обнять на прощание жену и дочь. Путь их был усеян трудностями, поскольку муниципальные органы «надзора» удвоили свое усердие, ведь на дворе стоял тот самый сентябрь 1792 года, 20-го числа которого Конвент провозгласил Республику.
«Выбраться из Парижа, — писал Гюден, — из этого города, прежде такого соблазнительного, так нами любимого, было в ту пору великим счастьем, и мы радовались, что удаляемся от него».
Но вскоре они убедились, что и другие города страны утратили свое очарование. В Ивето Гюдена арестовали, поскольку у него не было паспорта, хотя он утверждал, что направляется в Англию; чтобы спасти его от тюрьмы, пришлось уплатить тысячу экю залога.
И все же, несмотря на все препятствия, 22 сентября 1792 года Бомарше и Гюден прибыли в Гавр, где Пьер Огюстен, заключив в объятия жену и дочь, получил короткую передышку от всех выпавших на его долю испытаний.
28 сентября он отбыл в Лондон и занял там у одного английского негоцианта 30 тысяч ливров, чтобы в Голландии завершить наконец операцию с ружьями.
Прибыв в Гаагу, он явился к французскому послу и нашел того в полном неведении, поскольку ни инструкций на его счет, ни денег посол не получил. Бомарше стало известно, что его враги послали в Голландию своих секретных агентов с заданием провалить его миссию. Напрасно он забрасывал письмами Лебрена, напоминая тому о данных им обещаниях; в конце концов министр иностранных дел решил вообще устраниться от этого дела и посоветовал Бомарше обращаться к военному министру Пашу, а тот ответил, что правительство отказывается от покупки ружей.
Чудесным утром 1 декабря 1792 года, развернув гаагскую газету «Ла газетт де Лаэ», Бомарше прочел о том, что его обвиняют в тайном сговоре с Людовиком XVI и в казнокрадстве и что на его имущество и дом в третий раз наложен арест. В это же самое время он получил предупреждение, что за ним не просто собираются послать агентов, которые должны заковать его в кандалы и препроводить в Париж, но что эти агенты получили приказ убить его в дороге.
Самым разумным было вернуться в Англию, и он отправился в Лондон, где ознакомился с текстом доклада, с которым выступил в Конвенте депутат Лоран Лекуантр. Этот парламентарий, введенный в заблуждение чиновниками военного министерства, не оставившими надежды отстранить Бомарше от операции по поставке ружей, представил Конвенту данное дело в совершенно искаженном виде, весьма опасном для Бомарше: по версии Лекуантра, покупка оружия была одним из звеньев крупномасштабного заговора, в котором автор «Женитьбы Фигаро» действовал заодно с бывшими министрами Людовика XVI Гравом и Шамбонасом.
«Эти низкие и корыстолюбивые люди, — утверждал Лекуантр, — прежде чем низвергнуть отчизну в пропасть, ими же для нее уготованную, оспаривают друг у друга гнусную честь сорвать с родины последние лохмотья».