В который уже раз Бомарше оказался облитым грязью. В глазах Лекуантра он был «человеком, порочным по натуре и прогнившим от ненависти, возведшим безнравственность в принцип, а злодейство в систему».
Как известно, в ходе этой операции Бомарше отдал в залог обеспеченные золотом облигации на сумму в 745 тысяч франков, приносивших 72 тысячи годового дохода, а взамен получил лишь 500 тысяч франков ассигнациями, реальная стоимость которых не превышала 300 тысяч ливров. Поэтому в данном случае скорее правительство можно было обвинить в недобросовестности. Что касается моральной стороны, то здесь потери Бомарше были еще более серьезными, поскольку публичное обвинение в предательстве могло привести его на гильотину.
Другой на его месте укрылся бы за границей, он же, не утратив боевого духа, ринулся было во Францию, чтобы выступить в свою защиту перед Конвентом, как когда-то выступал перед парламентом. Но английский негоциант, давший Бомарше взаймы деньги, которые тот отвез в Голландию в качестве залога за ружья, слабо верил в справедливость Конвента. Он воспротивился отъезду своего должника из Англии, потребовав, чтобы тот вначале расплатился с ним, и для верности упрятал его в тюрьму.
Пьер Огюстен вновь оказался за решеткой, правда, на сей раз в одной из самых комфортабельных тюрем — тюрьме Бан-дю-Руа, куда заключали несостоятельных должников благородного звания.
Разумнее всего было подчиниться этому решению, которое позволяло ему выиграть время, но у Конвента были серьезные средства воздействия на Бомарше: в его руках находилось не только состояние автора «Женитьбы Фигаро», но и свобода, а может быть, и жизнь его жены и дочери.
Бомарше поручил Гюдену достать с помощью банкира Перего необходимую сумму, чтобы расплатиться с британским кредитором, а сам, в ожидании платежа, принялся писать пространные мемуары в свое оправдание, адресованные Лекуантру и получившие обобщающее название «Шесть этапов».
Покинув стены английской тюрьмы, он сразу же обратился к Тара, новому военному министру, с просьбой разрешить ему вернуться во Францию. Проявив немалую смелость, он издал написанный им мемуар тиражом 6000 экземпляров и разослал его во все французские властные структуры и клубы, а кроме того, написал наводящему на всех ужас Сантеру, командующему Национальной гвардией: «Я явился положить голову на плаху, если не докажу, что я — великий гражданин. Спасите меня, генерал, от грабежа и кинжала, я еще смогу принести пользу нашему отечеству».
Эта отчаянная отвага, характерная для Бомарше, не могла не вызвать уважения к нему. По всей видимости, его письмо произвело сильное впечатление на Сантера, бывшего пивовара из Сент-Антуанского предместья, поскольку тот ответил на него, что никогда не верил клевете на Бомарше, что сам он знает его как человека, делающего добро беднякам, и хочет, чтобы Бомарше наконец объяснился и чтобы в результате правда восторжествовала.
По совету Сантера и утвердившейся в то время традиции Бомарше вывесил на воротах своего поместья афишу для народа и отправил мемуар якобинцам, сопроводив его следующей запиской:
«Первое, что должен сделать любой добропорядочный гражданин, подвергшийся несправедливому обвинению, это оправдаться в глазах нации. Именно этого и добивался гражданин Бомарше, публикуя свои „Шесть этапов“, один экземпляр коих, в ожидании решения Конвента, он просит принять Национальное собрание — мать всех патриотических сил».
В этих пространных мемуарах, суть которых мы уже изложили, порой проскальзывали весьма опасная ирония по поводу царившего в стране беспредела и суровая критика установившегося порядка — вернее, беспорядка; также в них нашлось место для весьма смелых слов в защиту министров Людовика XVI. После создания «Женитьбы Фигаро» прошло менее десяти лет, и некоторые высказывания ее автора в адрес Конвента казались поразительными:
«В этом деле национального значения только министры-роялисты выполнили свой долг, тогда как препятствия исходили от народных министров. Мне многое пришлось вынести при прежнем режиме, но притеснения, которые мне чинили первые министры, кажутся детскими шалостями по сравнению с ужасами, которые творили последние».
Как ни странно, но эти слова принадлежали человеку, которого, пусть и не совсем правомочно, считали одним из ниспровергателей монархии! Фигаро заговорил здесь тем же языком, каким изъяснялся в «Преступной матери», позабыв о дерзостях, что позволял себе в «Цирюльнике» и «Женитьбе»!