Папаша Карон был в курсе этого инцидента, произошедшего еще задолго до описанной Бомарше патетической сцены, которую он датировал февралем 1764 года, и вовсе не собирался отправлять сына в Испанию, чтобы наказать отступника, поскольку к тому времени Дюран уже попросил у него руки Лизетты. Карон-старший дал согласие на этот брак, но Пьер Огюстен посоветовал отцу не торопиться, так как хотел лично убедиться в том, что претендент на руку сестры имеет достаточно средств, чтобы обеспечить ей безбедное существование, которое поможет ей забыть о пережитых горестях. А поскольку это дело не требовало особой срочности, становится понятным, почему у Бомарше было довольно времени, чтобы обсудить с Дюверне и его компаньонами возможность поставки в Луизиану черных рабов и получения других концессий.
Гораздо менее понятно, зачем Пьер Огюстен решил все же устроить скандал Клавихо, который, конечно же, был виноват, но уже выбыл из игры, ведь Лизетта готовилась выйти замуж за другого. Защита чести Лизетты, выдвинутая в качестве предлога, кажется нам недостаточно веской причиной для ссоры, которая вряд ли могла пойти на пользу торговому агенту, нуждавшемуся в поддержке высокопоставленных лиц; напротив, скандал с королевским чиновником мог только повредить ему. Скорее всего, причина подобных действий крылась в характере Бомарше, этого поборника справедливости, познавшего, что такое править суд и карать браконьеров.
Итак, продолжая рассказ на свой манер, Бомарше уже уверенной рукой мастера создал настоящую пьесу с запутанной интригой, достоверность которой остается на его совести.
Первый свой визит в Мадриде он нанес Клавихо, чтобы потребовать у того удовлетворения. Бомарше не застал того дома, но от слуги узнал, что его хозяин находится в гостях у друзей. Бомарше хватило дерзости явиться в дом к незнакомым людям, представиться Клавихо вымышленным именем и договориться с ним о встрече на следующий день.
19 мая 1764 года в половине девятого утра, для Испании это очень раннее утро, Бомарше вошел в роскошный особняк высокопоставленного министерского чиновника дона Антонио Португеса, у которого проживал в то время Клавихо.
«Сударь, — сказал он Клавихо, — общество литераторов поручило мне наладить во всех городах, где я буду, связь с самыми просвещенными людьми. Так как нет ни одного испанца, который писал бы лучше автора „El Pensador“ („Мыслитель“), с коим я имею честь беседовать, и литературные заслуги коего высоко оценены королем, назначившим его даже хранителем одного из своих архивов, я полагаю, что окажу моим друзьям большую услугу, если свяжу их со столь достойным человеком».
Какой литератор остался бы равнодушным к подобным комплиментам? Преисполненный благодушия Клавихо принял столь любезное предложение; меж ним и его гостем завязалась доверительная беседа, в ходе которой испанец поинтересовался, какие другие дела привели того в Испанию. Бомарше только и ждал этого вопроса. С таинственным видом он сообщил, что привело его в эту страну дело чести и, не называя имен, поведал историю, героями которой были его сестра и его собеседник, закончил же рассказ он такими словами: