«Когда младшая француженка услышала эту новость, с ней случился нервный припадок, вызвавший опасения, что она от него не оправится. Охваченная отчаянием старшая сестра написала во Францию о публично нанесенном им оскорблении. История настолько взволновала их брата, что он тотчас же взял отпуск, чтобы на месте разобраться в этом запутанном деле, и немедленно выехал из Парижа в Мадрид. Этот брат — я. Я бросил все: родину, дела, семью, дом, развлечения, чтобы здесь, в Испании, отомстить за невинную и несчастную сестру. Чувствуя за собой это право, я полон решимости вывести на чистую воду предателя и написать это слово, изобличающее его сущность, кровавыми буквами на его лице. А предатель этот — вы».
Слушая эту историю, Клавихо менялся в лице, а последние слова собеседника будто громом поразили его, к тому же в заключение Бомарше потребовал от него письменного признания в содеянном; этот документ он собирался передать в Аранхуэсе французскому послу с тем, чтобы сделать его достоянием гласности и добиться снятия Клавихо с его должности.
«Я не напишу такого признания», — твердо заявил Клавихо.
«Охотно верю, поскольку, вероятно, и я на вашем месте не сделал бы этого», — насмешливо ответил Бомарше. И добавил, что он до тех пор не оставит Клавихо в покое, пока не получит от него этого письменного признания, а в подтверждение того, что он не шутит, позвонил лакею и приказал принести себе завтрак, заявив, что остается жить в этом доме. Пока Бомарше наслаждался прекрасным горячим шоколадом, какой умеют готовить только в Мадриде, Клавихо нервно мерил шагами свою комнату и искал выход из создавшегося положения: спустя довольно продолжительное время он появился перед Бомарше со следующим предложением: он признает свою вину, признает правоту гостя, но хочет примирения с Лизеттой, и это примирение должно стать прелюдией к их свадьбе, которая уже столько раз откладывалась. Тем же тоном, каким он объявлял приговор суда в Лувре, Бомарше ответил:
«Поздно. Моя сестра больше не любит вас. Напишите ваше признание, это все, что мне от вас нужно».
После мучительных колебаний Клавихо наконец сдался и написал, видимо, под диктовку своего гостя:
«Я, нижеподписавшийся Жозеф Клавихо, хранитель королевского архива, признаю, что, после того как меня радушно принимали в доме г-жи Гильбер, я обманул мадемуазель Карон, ее сестру, неоднократно обещая жениться на ней и не выполнив этого, хотя она не совершила никакого проступка или ошибки, которые могли бы послужить предлогом или оправданием того, что я изменил своему слову. Напротив, эта девица, к которой я питаю глубокое уважение, всегда вела себя добродетельно и безупречно. Я признаю, что своим поведением, легкомысленными речами и тем, как они могли быть истолкованы, публично оскорбил эту добродетельную девицу, у которой я без всякого принуждения и по своей собственной воле прошу в этом письме прощения, хотя считаю себя совершенно недостойным получить его. Обещаю дать ей любое удовлетворение, какое она только пожелает, если сочтет оное недостаточным».
Клавихо очень рисковал, подписывая подобный документ, поскольку из него следовало, что Лизетта была оклеветана, что, впрочем, соответствовало действительности, так как неверный жених, чтобы мотивировать свой отказ жениться на ней, распустил слух о безнравственном поведении своей невесты. Располагая этим документом, можно было не просто устроить скандал, но и обратиться в суд с требованием возмещения морального ущерба. Не исключено, что именно таковы и были намерения Бомарше, которыми он поделился с маркизом д’Оссоном, послом Людовика XV в Мадриде, но дипломат посоветовал Бомарше быть крайне осмотрительным в этом деле, поскольку, по его словам, Клавихо имел влиятельных покровителей. Задав Пьеру Огюстену несколько уточняющих вопросов, маркиз предложил ему решить дело полюбовно: к чему позорить Клавихо, если существует возможность примирения жениха и невесты, которое Бомарше мог с легкостью организовать. Трудно было не согласиться со столь разумными доводами. Мысль о примирении не давала покоя и Клавихо: пока Бомарше общался с послом в Аранхуэсе, он пришел в дом г-жи Гильбер и в присутствии свидетелей бросился к ногам сестер. Но Лизетта ничего не захотела слушать и заперлась в своей комнате, то ли от избытка скромности, то ли от избытка хитрости.
После этого визита, явившегося первым шагом к примирению, Клавихо, желая расположить к себе Бомарше, стал видеться с ним каждый день, приглашая его то туда, то сюда и уверяя в том, что очень рассчитывает на его посредничество в переговорах с Лизеттой. 25 мая Клавихо неожиданно съехал от дона Португеса под предлогом, что тот не одобрял его женитьбу, поэтому он не считал себя больше вправе оставаться под его крышей и перебрался в квартал Инвалидов. Подобная щепетильность растрогала Бомарше, а длинное письмо, полученное им от Клавихо 26 мая, в котором он уверял, что теперь действительно готов жениться на Лизетте, подкупило его еще больше. Когда Бомарше прочел это письмо сестре, та разрыдалась. Поцеловав ее, он произнес: