В равной мере Филипп опасался и того, что публичная продажа «Юманите» помешает ему получить визу в Америку, куда обещала его отправить мать после окончания стажировки на фабрике. «Независимо от любых политических взглядов нельзя в наши дни быть полноценным человеком, не пожив некоторое время в Соединенных Штатах. Французская полиция обо всем осведомляет их консульство, они меня просто не пустят». Всю ночь Филипп обдумывал, в каких выражениях всего удобнее отказаться от продажи «Юманите». «Я могу быть гораздо полезнее вам, не будучи чересчур открыто связан с вами».
Миньо настаивал, чтобы Филипп хотя бы прочитал текст петиции об освобождении ***.
— Нет, нет, — отказывался Филипп. — Я вам вполне доверяю.
На этом беседа прервалась — оба не знали, о чем говорить дальше.
— А в каком отделе вы работаете? — осведомился Филипп.
— Если бы я работал у вас в АПТО, я бы не явился сюда в означенном качестве, — ответил Миньо, указывая на графу карточки «Цель посещения».
(«А почему бы нет?» — непременно спросила бы Пьеретта. Но в глазах Миньо АПТО было учреждением куда более опасным и загадочным, нежели в глазах Пьеретты.)
— Я работаю почтовым инспектором, — пояснил он.
— Заходите ко мне как-нибудь вечерком, — начал Филипп. — Я привез сюда часть своей библиотеки, можете взять все, что вам угодно… У меня есть полное собрание сочинений Карла Маркса.
— Вы читали Карла Маркса?
— Ну, не все, конечно. Я, видите ли, больше интересуюсь поэзией.
С таким же успехом Филипп мог дать любой другой ответ. Ему хотелось одного — «сломать лед».
— Знаю, знаю, — сказал Миньо, — я видел у мадам Амабль вашу книжечку.
Но сейчас Филиппу совсем не улыбалось переводить разговор на такую скользкую тему, как свои поэтические опыты.
— Я достаточно читал Карла Маркса и пришел к убеждению, что он прав, заявил он. И во внезапном порыве добавил: — Я убежден, что вы, коммунисты, переоцениваете противника. Вы даже представления не имеете, до какой степени разложился мой класс.
Ничего подобного Миньо не ожидал. Он уцепился за слова «мой класс» и ответил:
— У вашего класса еще достаточно силы, чтоб подвинтить гайку, когда дело касается рабочих. И доказательство этому…
Он показал на петицию, которую только что подписал Филипп.
— Верно, — согласился Филипп, — эту сторону вопроса я еще недостаточно продумал.
Лоб у него был высокий, гладкий — ни морщинки, ни складочки между широко разлетающимися бровями. Он задумчиво поднес ко лбу руку. Казалось, он старается нахмурить брови и это никак ему не удается. Он посмотрел на Миньо с таким обескураженным видом, что тот с трудом удержался, чтобы не наговорить ему любезностей.
— Многое до меня еще просто не доходит, — признался Филипп. — Так загляните как-нибудь ко мне… Я буду очень, очень рад.
Миньо горячо поблагодарил Филиппа за то, что он подписал петицию. Вечером он застал у Пьеретты рабочего Кювро и Бомаска и отдал отчет «о проделанной работе».
— Непременно сходи, — посоветовал Кювро. — Полезно узнать, чем он там дышит. А может, и действительно славный парень.
6
Недели через две после бала, устроенного коммунистической секцией Клюзо, ко мне явился Фредерик Миньо. Он приехал в Гранж-о-Ван по шоссе на мотоцикле и привез бумаги, которые ему вручил Филипп Летурно; по мнению Миньо, они могли пригодиться мне для газетных статей.
После своей первой встречи с Филиппом Летурно в конторе фабрики Фредерик Миньо все-таки выждал несколько дней. «Мне вовсе не хотелось, пояснял он, — чтоб у него создалось впечатление, будто я так сразу к нему и побежал». Наконец как-то вечером часов около девяти он отправился в «замок».
Филипп занимал флигель, где прежде жили сторожа. В каждой комнате было по два окна, одно выходило на шоссе, другое — в парк. Железные ставни со стороны шоссе не открывались даже днем.
— Если вы увидите сквозь ставни свет, смело стучитесь, — предупредил его в первую встречу Филипп.
Миньо постучался в ставень. Филипп тотчас же отпер калитку, пробитую рядом с широкими решетчатыми воротами парка.
— Как мило с вашей стороны, что вы зашли! — воскликнул он.