— Летний домик сенатора, — сказал я. — Только прожекторов не хватает.
— Вы не можете рассчитывать на этих политиканов, — сказал Трайт. — Я дам вам совет, Барделл. Бросьте все. Живите себе, как жили. Может, вам немножко и поскребли память, но, черт побери, вы были далеко не в лучшей форме, когда попали к нам. Я бы сказал, что вы были все равно, что мускат без спиртного, приятель.
— «Ластриан конкорд», — сказал я. — Мисс, мисс Реджис… Ничего этого не было, да?
— Рассматривайте все это как кошмарный сон. А теперь вы проснулись. Так идите, напейтесь, проспитесь, и станете, как новенький.
Мы уже спускались по ступеням, он повернулся ко мне и указал на выход.
Я колебался.
— Между прочим, какого цвета у вас там стены? — спросил я.
— Светло-зеленые. А что?
— Да просто любопытно, — сказал я, сделал полуповорот, нанес жесткий удар согнутыми пальцами в грудину, и он тут же обмяк, как переспелый банан. Я подхватил его, вырвал из его руки мою сотню и обшарил его карманы. В набедренном я нашел еще тридцатку, как раз на проезд.
— Пока, красавчик, — сказал я. — Я тебе никогда и не нравился.
Я оставил его на ступенях и направился к выходу.
Похолодало сразу после захода солнца. В Публичной библиотеке еще горел свет. Библиотекарь резко взглянул на меня, но ничего не сказал. Я нашел тихий уголок и стал отдыхать, пытаясь набрать до закрытия как можно больше тепла. Есть нечто успокаивающее в тихих стеллажах и тяжелых желтых стульях из дуба, а даже в запахе пыльной бумаги и даже в шепотках и мягких шагах…
Шаги остановились, стукнул вытащенный из-под стола стул. Зашелестела материя. Я не открывал закрытых глаз и пробовал выглядеть старым джентльменом, который вошел просмотреть подшитые комплекты «Харпера» и задремал где-то на середине 1931-го года. Но я слышал тихое дыхание и чувствовал на себе чей-то взгляд.
Тогда я открыл глаза. Она сидела за столиком напротив меня, молодая, трагичная и немного поношенная.
— С вами все в порядке? — спросила она.
— Не исчезайте, леди, — попросил я. — Не превращайтесь в дым и не улетучивайтесь. Даже не уходите. Просто посидите тут и дайте мне время помолодеть лет хотя бы до девяноста.
Она чуть порозовела и нахмурилась.
— Мне показалось, что вам плохо, — произнесла она все чопорные, стандартные и подходящие к ситуации слова, делавшие ее весьма приспособленным членом нынешнего общества.
— Конечно. А как насчет парня, с которым я пришел сюда. Куда он ушел?
— Я понятия не имею, о чем вы? Вы ни с кем не пришли… по крайней мере, я не видела. И…
— Сколько времени вы наблюдали за мной?
На этот раз она действительно залилась краской.
— Сама эта идея…
Я потянулся и взял ее руку. Рука была мягкая, как первые дыхание весны, нежная, как старое бренди, и такая же теплая, как родительская любовь. Моя же рука, сомкнувшаяся на ней, показалась мне когтями ястреба, сжимающего молодого цыпленка. И я отпустил ее ручку.
— Давайте перескочим через все ритуальные ответы, — сказал я. — Происходит что-то весьма странное. Вы знаете это, и я это знаю, правильно?
Румянец исчез, она вдруг побледнела, глаза ее уцепились за мое лицо, словно я знал секрет, который мог бы спасти ей жизнь.
— Вы… Вы знаете? — прошептала она.
— Может, и нет, мисс, но сильно подозреваю.
Это было неправильное слово. Она тут же напряглась, губы ее сжались, словно в праведном гневе.
— Ну, это был всего лишь импульс христианского…
— Чушь, — сказал я. — Простите мою грубость, если это грубость. Вы сидите здесь, говорите со мной. Почему?
— Я уже сказала вам…
— Я помню. А теперь назовите настоящую причину.
Она внимательно осмотрела кончик моего носа. Затем мочку левого уха и, наконец, уставилась мне в глаза.
— У меня… у меня был сон… — запинаясь, сказала она.
— Бар, — сказал я. — Захудалая забегаловка. Кабинка справа от двери, через которую вы вошли.
— Бог мой, — сказала она, как человек, который никогда не произносит имя Божие всуе.
— Мой тоже, — сказал я. — Как вас зовут?
— Реджис. Мисс Реджис… — Она резко замолчала, как будто сказала лишнее.
— Продолжайте, мисс Реджис.
— Во сне я была кем-то нужным, необходимым, — сказала она так, словно говорила сейчас не со мной, а с кем-то внутри себя, возможно, с тем, кому раньше не уделяла большого внимания. — Я была важна — но не в смысле звания или положения, но потому, что мне было поручено что-то важное. У меня был долг, который нужно было выполнить, и чувство… уважения, что ли.