Тогда ты был весьма хорош, сказал я себе, в какой-то степени. Все в порядке, ты, паршивый победитель. Весь твой путь — вот настоящая проблема. Успех — это когда не остается уже никаких проблем. Но независимо от того, сколько побед ты одержишь, впереди тебя вечно ждет еще более важная и трудная проблема — и всегда будет ждать — так что все дело не в победе раз и навсегда, а в стремлении продолжать творить добро и при этом не забывать, что ты не просто Бог, но — Человек. Для тебя нет и никогда не будет никаких простых ответов, будут только вопросы, и не будет причин, а только факторы, и ничего не будет иметь значения, кроме собственного разума, и не будет никакого доброжелательного волшебника, улыбающегося тебе сверху, и никаких адских огней, придающих тебе ускорение снизу, а есть только ты сам и Вселенная, да еще то, что ты сделаешь на стыке этих равновеликих величин.
И, размышляя так, я отдохнул от всех своих прежних трудов.
Я открыл глаза. Она сидела за столиком напротив меня.
— С вами все в порядке? — спросила она. — Вы выглядели так странно, сидя здесь в полном одиночестве, и я подумала, что, может, вам плохо.
— Я чувствую себя так, будто бы только что создал и уничтожил Вселенную, — сказал я. — Или Вселенная создала и уничтожила меня. Или, возможно, и то и другое одновременно. Не уходите. Есть еще одно, что я должен увидеть.
Я встал, подошел к двери и за ней оказался сенатор. Он посмотрел на меня и подарил мне улыбку, столь же реальную, как на рекламном плакате, и столь же искреннюю.
— Вы пришли, — сказал он голосом, в котором звучало достоинство.
— Я отказываюсь от этой работы, — сказал я. — Я просто хотел сообщить это вам.
— Но вы не можете, — встревоженно сказал он. — Я рассчитывал на вас.
— Больше не рассчитывайте, — сказал я. — Подойдите сюда, я хочу вам кое-что показать.
Я пошел к большому, в полный рост, зеркалу, и сенатор нехотя пошел за мной и встал рядом. Я пристально взглянул на отражение: квадратный подбородок, широкие плечи, пристальный взгляд чуть прищуренных глаз.
— Что ты видишь?
— Жулика, — ответил я. — Они все умоляли тебя продолжать жить той старой, жалкой жизнью. И ты согласился? Нет. Ты отвертелся… по крайней мере, попытался. Но это не сработало. И вот ты здесь, нравится тебе это или нет. Так что лучше, чтобы оно тебе понравилось.
Я повернулся к сенатору, но в помещении я был один.
Я подошел к двери и открыл ее. Советник Ван Уоук поднял глаза от длинного стола под спиральной люстрой.
— Слушай сюда, Барделл, — начал было он, но я развернул воскресный выпуск газеты, который держал в руке, и бросил его на стол перед ним, с жирной шапкой «Флорин — Человек из Стали» на передней полосе.
— Он почти что пошел на это, — сказал я. — Но передумал.
— Тогда… это означает…
— Это означает — забудьте все. Этого никогда не происходило.
— Ну, в таком случае… — сказал Ван Уоук и принялся уменьшаться.
Он стал размером я обезьяну, мышь, домашнюю мушку — и исчез. А вместе с ним исчез и Уоллф, Человек-птица и все остальные.
В коридоре я столкнулся с Трайтом и Эридани.
— Вы уволены, — сказал я им.
Они надели шляпы и тоже исчезли.
— Остаешься ты сам, — сказал я себе. — И что же нам с тобой делать?
Вопрос, казалось, эхом отозвался от серых стен коридора, словно это и не я задал его. Я попытался последовать за эхом к его источнику, но стены задернулись серым туманом, который окутал меня, словно серые драпировки. Внезапно я почувствовал усталость, я так устал, то не мог даже стоять.
Тогда я сел. Голова у меня была слишком тяжелой. Я подпер ее обеими руками, повернул ее вбок и…
Я сидел за своим столом, вертя в руках любопытный спиральный артефакт.
— Ну, — сказал заместитель министра науки, — что-нибудь есть?
— На мгновение мне показалось, что вы стали каким-то нечетким, — натянуто сказал начальник Штаба, и чуть было не позволил улыбке смягчить его жесткое, багровое лицо.
— Как я и ожидал, — сказал мой научный консультант и изогнул вниз уголки губ, так что они стали похожими на черточку, проделанную в блюдце с салом.