— Есть, — сказал я.
— Откуда?
— Из Киева.
— А… зачем она там?..
— Чтобы совершить кровавый переворот, — предположил я.
— Тогда… через Харьков и Львов.
— Там тоже хунта.
— Я не понимаю. Она что, везде? И давно? Сколько уже?
— Сколько надо, столько и хунта.
— А… у нас?.. — со страхом спросил Белинский.
— При чем тут мы? У нас, слава Богу, демократия.
— Ф-фух… — облегченно выдохнул он. — А то я уже испугался.
Отцы и дети
И тогда я делаю ошибку. Я иду погулять в наш парк. В нем желтые листья, и почти нет в начале дня людей, и танк Т-34 на постаменте. Звездочка алеет на башне. А на другой маленькой полянке, или внутреннем скверике, как сказать, куда звездой сходятся несколько аллеек, стоит гипсовый лев. Или алебастровый. Белый. Сероватый от погоды, облупившийся, конечно. К этому танку и этому льву меня водили гулять еще ребенком, только ходить начал.
Теперь я часто думаю об этой символике. Страна готовила меня к боям и победам. Воспитывала из меня солдата и повелителя. И где та страна с ее гордыми идеями? В глубокой заднице. А на самом дне этой задницы — я, верный сын своей родины. Повелитель помойки семнадцатого дома.
Я выбираю удобное место на траве, чтоб светило солнце и был виден лев. Он скалит клыки, а морда у него старая и удивительно добрая. Лежу, удобно опираясь плечами и головой на мою сумку, пристроенную к березе.
От этого льва начался мой жизненный путь. Совершил огромный, почти полувековой круг и замкнулся. Но это только кажется, что замкнулся. Когда у тебя ничего не болит, и тебе не мокро и не холодно, и ты сыт, и ничего не боишься — ты понимаешь, что еще не поздно. И силы, оказывается, еще есть. И — самое главное и удивительное! — желание есть, воля есть! Я еще поднимусь, ребята. Прорвемся. Я умею. И знаю как. И не из такого поднимались.
Злая и трезвая точка в мозгу, как мент с дубинкой среди поющей толпы, беззвучно предрекает тщету всех надежд: не в первый раз. Но злой и трезвый внутренний мент едва уравновешивает чашу весов — а на другой чаше как раз поющая толпа. И малейшее усилие сдвинет мечту к движению в реальность. Все зависит от тебя самого, вот в чем дело. Э, доводилось мне делать вещи и покруче.
…В голову попала разрывная пуля, голова взрывается! Рука оторвалась! От следующего удара я прихожу в себя. Проснулся. Меня пинают, быстро, зло! Хотя несильно. В ухо больше не попадают.
Это мелкие. Беспризорники. Промышляют. Я их добыча. Все случилось из-за сумки. Ее рвут с лямки, перекинутой через шею подмышкой.
Черная лакированная туфля с острым твердым носком бьет особенно больно. Пацанов человек шесть, на вид еще дети, и жалости они не знают. Зверенышам убить — азартная игра. Я прикрываю лицо руками, подтягивая колени к животу.
Сумка. Я заснул с сумкой. Клетчатая клеенка, как у челноков, но поменьше. У каждого вольного человека есть сумка. В ней хранится его собственность, необходимая для жизни. Куртка на поролоне, болоньевый плащ или кусок пластиковой пленки — от дождя и на подстилку, шерстяная шапочка. Еда в пакетике, ложка, нож. Пара пластиковых стаканчиков, кружки сейчас не достать. Может быть еще годный будильничек, какая-нибудь красивая безделушка на обмен. Может быть рубашка, свитер, носки-трусы практически целые.
Вот на сумки они и охотятся. Они растут, им есть надо…
Как бы не убили! Могут плеснуть бензином и поджечь. Могут полоснуть лезвием. Могут камнем по голове. Надо встать!!! Убью одного — остальные убегут.
Отдать сумку? Поздно. Они завелись всерьез. Мое счастье, что слабенькие и хилые. Дети подвалов, наркоманы. Их рваные кроссовки и боли не причиняют, только один в больших берцах бухает с размаху в ребра, как таран. А вот черная остроносая туфля так и гвоздит!
Я перехватил тонкую щиколотку выше туфли и сильно дернул. Пацан упал, я мигом дотянулся схватить его за яйца и вывернул с силой. Он взвыл и скорчился.
Двумя руками держась за березу, я сумел подняться на ноги, пряча лицо от растопыренных пальцев, которые норовили ткнуть мне в глаза. Тут лямка сумки моей наконец лопнула от рывков, и грабители мои и убийцы бежали с ней и скрылись меж деревьев.
Вот гадство. Я остался без вещей.
Поверженный враг скорчился на боку, держась за свой детский размножительный аппарат. Надо было или свернуть ему шею для спокойствия, или как-то помочь. Они злопамятные, малолетки. Замурзанный, тощий, из зажмуренных глаз слезы. А рожа исцарапана, губы сжаты. Злой мальчишка.
Курево я держал в кармане, в пачке из-под «Бонда». Не помялось. И зажигалка осталась на месте.