Из рюмок пахло алкоголем: пригубив неизвестную горькую жидкость, он полностью убедился в истинном её назначении и добавил в свой незапланированный рацион. Для долгого пути требовались не только силы, но и бодрость ослабленного духа.
Звучавшие выстрелы становились всё реже, звон рикошетов всё глуше, а почти отторгавший даже относительно не большое количество пищи желудок, сигнализировал хозяину о необходимости остановиться, ведь во главе стояли куда более важные. Необходимо было двигаться дальше, ему было абсолютно неважно, кто победил из противоборствовавших сторон, - главной его целью по–прежнему оставалось донести правду об этом ужасном месте. Содрав с ближайшего трупа более или менее чистые брюки, сняв сапоги, вытащив из шкафа худое, покрытое швами пальто, он как последний не брезговавший ничем вор, начал обыскивать комоды стола. Путь до города был не близок, рассчитывать на человеческую доброту он не привык, даже после совершившегося на его глазах чуда; ему нужны были деньги и он должен был их заполучить. В окружении беззакония более не было смысла следовать правилам.
Среди бумаг с перечислением отправленных на убой беспомощных людей–скотов и разбросанных мелких личных вещей убитых, он нашёл пару смятых синих купюр. Положив их к себе в карман, он заметил краем глаза движение возле себя.
«Ну и куда это ты намылишшя, шучонок?» – вдруг раздалось за его спиной.
Не хотя развернувшись он увидел перед собой именно того, кого следовало ожидать. Неугомонная старуха, снимавшая верёвку со своих запястий, уже готовилась окропить свой нож кровью.
«Хе, этот придурок меня швязал, думал, не выпутаюшь. Вот тупень!» – насмехалась старуха.
Рука его сама, вслепую потянулась в поисках хоть чего – либо, что можно было бы использовать как оружие.
«Видать, не шмог бабки глотку вшкрыть, пошалел меня». – удивлялась двойным стандартам старая женщина – «А вот оштальных, как я шлышу, за милую душу там крошит».
Не отрывая от неё глаз, он всё активнее и заметнее хлопал по столу, мерзкая дилемма заставляла полисмена окончательно и бесповоротно уподобиться мучившим его зверям.
«Ну нишего, мужики справятся, а бабы нарожают ещё. Не пропадём». – сказала она, надвигаясь на единственного находившегося в комнате.
Схватив почти пустую бутылку за горло, он взмахнул ею перед противником, облив ноги и пол её содержимым.
«О–па! Какой шмелый!» – сказала остановившаяся старуха – «Будешь драться ш бабкой?»
Мелькнул рассекавший воздух нож, не слишком ловко отпрыгнув назад, он спас своё набитое брюхо.
«Ну не рыпайшя, я ше шказала. Я тебя шъем». – развеселилась она.
Второй удар, проникающий, куда более точный, пришёлся в рукав: оттолкнув от себя пожилого противника, он отошёл назад и сам.
«Я шниму ш тебя кошу и буду по кушочку откушывать от твоей крашивой груди!» – дала знать она.
Нерешительность в одном конкретном моменте стоила всей сохранённой не без труда и откровенного чуда жизни. Она сама провоцировала и взывала к полноценному ответу, её нельзя было остановить бездействием: человеку уже успевшего отправить в рабочую мясорубку живое тело, нужно было собрать волю в кулак ради не намного большего греха.
Не жалевшая своих костей старуха, совершила выпад, словно опытный мечник: он, в полсилы ударил её бутылкой в висок и отступил, а та, выронив нож, пала на колени.
«Бьёшь как девка!» – весело крикнула она, подняв голову.
В тот же момент, она перешла на четвереньки, быстро сблизилась с обескураженным мужчиной и привстав, вцепилась ему в грудь всеми оставшимися, а от того ещё более острыми, разобщенными по рту зубами. Вскрикнув от боли, он, забыв о жалости и уважению к преклонному возрасту, принялся бить её по голове всё тем же стеклянным сосудом. Череп пожилой женщин оказался на удивление прочным, удары со столь близкого расстояния имели без размаха куда меньшую силу, а умалишенная уже тянула захваченную плоть на себя, готовясь откусить кусок. Отчаянно он продолжил бить её до тех самых пор, пока бутылка не разлетелась на осколки. Звериная хватка тут же ослабла, а после окончательно прекратилась вместе с падением тела на пол.