Он достал сложенный вчетверо лист и, пока папа читал приветствие на языках мира, держа его на отлете, пробежал глазами первые строчки. Пальцы его закоченели, мешали ветер и снежная пыль. Порывом воздуха письмо выхватило у него из рук и прибило к парапету. Он наклонился его поднять - лист понесло дальше, вперед, между ног слушающих. Эннио стал продвигаться вслед за ним, стараясь проследить его путь, но людей было слишком много. Он отстал и остановился. Женщина с улыбкой Салаи и прической Геллы рядом с ним произносила слова молитвы.
- Слава Богу, - подумал он. - Бывают раз в году чудеса самого неожиданного свойства. Письмо затерялось, обвинения сомнительны. Папа всех благословил.
А ветер все уносил карманный сор с площади, и к ночи было совсем чисто и бело. Подол Рождества накрыл землю.
Визит "эгоиста"
- Нет, не таким я представлял себе этот город столетие спустя, - говорил Кони, идя по Фонтанке в сторону Египетского моста. - Многого не досчитался. Сырость ест поедом. Ветхость, неухоженность проглядывает. Безразличие в нововведениях, лучшее заменяют худшим...
Он обошел уже достаточно и, остановившись передохнуть, подвел глаза к крышам. По карнизу двигались два голубя. Серый в белую крапинку хотел прогнать второго, коричневатого, но было узко и мешали крылья. Это что-то напомнило ему, лицо его посветлело и снова затуманилось.
- Где уютные черно-полосатые фонари? Где жирно выкрашенные, чугунные тумбы, на которых в дни иллюминаций пристраивали зажженные плошки? Вот здесь, как будто было вчера, измазала о них юбку черным шедшая мне навстречу нарядная дама. И даже бровью не повела!.. Где живописный будочник с алебардой и его подчасок? А мимо, в толпе, гербоносный почтальон в форменном сюртуке, с полусаблей на перевязи...
Он закрыл глаза и увидел, как свернула за угол карета, а прямо перед ним, вслед за коляской, пронеслась
фасонистая "эгоистка", и у седока в бобровой шапочке подол был грязен от снега. Он втянул ноздрями морозную свежесть.
- Да, кисловатый аромат моченых груш и яблок у разносчиков... А как весело было представлять себя идущим по улице вот с такой же лоханкой рыбы или кадкой, полной мороженого, на голове и покрикивающим увесистым басом разные смешные вещи!.. Калачи, сайка, вареная печенка... Икра дешевая до смешного!..
Он незаметно вышел к Мойке.
- А дамы! Блестящие глазами и серьгами, плотнее прижимающие цветные муфты, с высокими прическами и маленькими вуалетками. Их спутники пропускали их вперед, любуясь танцующей походкой. Они походили на райских птиц... Неужто я один помню из всех... - Он хотел сказать "живущих", но осекся. - Не встретится мне знакомая барыня и не пройдется медлительной походкой по Моховой Гончаров, идя обедать в гостиницу "Франция", ни с собачкой за пазухой, ни без...
Он как раз поравнялся с тем местом, где эта самая гостиница располагалась, когда подъехал ярко-синий "опель" и выпустил из задней дверцы юную особу в желтой меховой жакеточке до талии и кожаных брюках. Она подняла руку со стеклянным валуном на пальце поправить прическу - над брюками мелькнула полоска голого живота - и энергично направилась к парадному подъезду. Кони едва успел отскочить в сторону и как громом пораженный остался неподвижно стоять на тротуаре.
- Я т-те после по мобилке чирикну, - пробасил ей вслед боров с бритым затылком на переднем сиденье.
Машина бесшумно отъехала, оставив после себя черный след и кучку пепла со скрученным в рог окурком.
Где-то вдалеке, как падающая звезда, из ниоткуда в никуда промчалась сирена. Маленький призрак разбежался и прыгнул с моста головой вниз. Воздушные потоки подхватили его бесплотную фигуру и понесли над водой, вдоль канала, лицом к небу. Оно единственное было все то же и роняло на него холодные слезы, как когда-то, напрасно стараясь потушить коптящие огни его детства.
Золушка
Я спешила, поднимаясь в ложу. Спектакль уже шел, и издалека приглушенно доносилось пение и оркестровые вздохи. Странно ново было слушать их за пределами зала - будто огромное многоголовое чудовище колышется, из каждой пасти исторгая звуки и шипение, то прищелкивая тарелочным звоном, то замирая. Я уже была на середине последнего лестничного марша, когда с верхней площадки по нему запрыгал, подмигивая блестящей пряжкой, большой черный башмак и за беглецом живо спустился его хозяин в пестром носке. Меня это происшествие так позабавило, что я даже остановилась, дожидаясь, пока он обуется, и невежливо разглядывая его вольного стиля костюм и шелковую ленту вместо галстука. Две пряди вырвались на волю из его аккуратной прически и, пользуясь случаем, резво щекотали пышные сдвинутые брови в то время, как он наклонялся.
- Вот и чудесно, теперь буду знать, с кем имею дело. Театра вам больше не видать как своих ушей, - произнес он приятным низковатым голосом. - Поскользнулся, и если б не увидел вас, то ничто не помешало бы и с лестницы съехать, - объяснил он. - Простите великодушно.
- Не за что, вы нисколько меня не напугали, - ответила я, не скрывая улыбки, и предположила единственно возможное к такому выходу: - Вы театральный.
- В самую точку попали. Не коридорный и не башмачный простофиля, а театральный, - произнес он назидательным тоном, глядя на свои огромные масляно-сияющие туфли. - Главный хранитель декораций, Дюруа.
Он слегка поклонился.
- Нет, с королем я не имею ничего общего, но вот моя прапрабабушка, не родная, двоюродная, - царствие ей небесное!.. Впрочем, вы спешите, а я и так вас уже задержал. Поторопитесь, там как раз сейчас будет замечательная ария.
Он снова коротко мне кивнул и стал спускаться вниз, что-то на ходу приговаривая. Не то "тухли протухли", не то еще что-то в том же роде. Я б охотно послушала про интригующую связь между двоюродной прапрабабкой и одним из Валуа, но воображаемое чудовище неожиданно воскресло, и все своды Пале Гарнье с новой силой огласились призывными трубными звуками. Я распахнула дверцу в его чрево, и оно поглотило меня в тот же миг.
Месяца через два после того вечера я была со знакомыми на открытии выставки старинных гравюр, изображавших со всей тонкостью и изяществом этого искусства сценки театрализованных представлений и маскарадов, начиная со времен правления короля-Солнца до эпохи Регентства. Дюруа был там же и в своей спокойной, умиротворяющей манере беседовал с высоким господином с золотой монограммой на лацкане.
Он заметил меня, и я подошла осведомиться, как поживают его башмаки, и рассмотреть его получше.
- Да ничего себе, стоят греются у батареи и ждут своего коронного часа, чтоб сбросить меня под ноги еще какой-нибудь очаровательной особе, - ответил он и глянул куда-то вдаль.
На вид ему было лет под пятьдесят, и он был ниже меня на полголовы. На безымянном пальце правой руки он носил огромный перстень из старого серебра с аметистом. Он показался мне чересчур аффектирующим, и я отвела глаза.
- Мы тут говорили о Баксте. Какого вы о нем мнения? - обратился он ко мне так, будто мы все трое только что были у вышеназванного на завтраке и он приглашал меня поделиться своими впечатлениями.
- Самого хорошего, - ответила я расплывчато.
- А вот... - он назвал фамилию своего знакомого, - почитает его превосходнейшим.
- Ну, тогда и я присоединяюсь.
- Вы вот возражали мне о моей профессии, - снова обернулся к золотой монограмме Дюруа.
- Ничего не возражал.
- До прихода мадмуазель возражали, - настаивал он мягко, но твердо. - Что становится с декорациями после смерти спектакля? Они попадают ко мне, а я превращаю их в историю. И тут уж требуется все мое профессиональное умение и такт, чтобы открыть их заново, и не только открыть, но установить подлинность. Приведу пример для наглядности. Помните тот чудесный оригинальный стол со сказочными яствами, красный город Салтана, белый город на острове Гвидона? Постановка Ла Скала лета тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, опера Римского-Корсакова "Царь Салтан". Чего там только не было и какими только фантазиями почтеннейшую публику не изумляли! Автором числится один человек, не буду называть его имя, а в действительности создавалось все это совсем другим, одной русской, очень талантливой. Что же, прикажете и через сто лет хранить эту красоту под чужим именем, оберегая чью-то сомнительную репутацию? Ты деньги получил, аплодисменты тоже, а теперь правда и талант должны восторжествовать. Вот для этого существую я. И так далее и тому подобное. Пейте, господа, коктейли, - описал он круг в воздухе своим бокалом и бросил взгляд на мой бирюзово-млечный напиток. - Какого странного цвета вы выбрали.