Прошло пару лет, у меня появились новые интересы и знакомые и двоим из них - приятной молодой паре, не чуждой пословице о "книжном черве", мне захотелось подарить в знак нашей дружбы свой сборник. Я достал книгу из шкафа, бегло пролистал и ощутил на душе неприятную тяжесть. Больше половины из напечатанного вызывало у меня недовольство и смущение. Было ясно, что в таком виде подарить ее я не смогу. Но другая половина была явно хороша и не заслуживала быть погребенной в забвении, и я стал обдумывать вариант подарка с оговоркой страниц, разрешаемых к чтению. Путь самый верный и безболезненный, но кто помешает человеку в мое отсутствие открыть и прочесть то, что теперь выглядело для меня ужасающе наивным и приторным? Я согласен был отдать чужому взгляду все рассказы и басни, но остальное надо было как-то скрыть. Вырвать страницы? Невозможно, слишком много, подарок превратится в кандидата для мусорного ведра. Склеить их между собой? Немного лучше, но все равно будет выглядеть странно. Меня уже посетила и совершенно нелепая идея вырезания декоративных узоров дыроколом, чтоб сбить читателя со следа отсутствием половины слов, когда выход нашелся сам собой.
Передо мной на столе стояла красивая рамка с затуманенной фотографией лета далекого две тысячи первого года. Я вырвал несколько листков из книги, на которых мое перышко представало во всем своем серебристом блеске, веерообразно выложил их на листе охристого картона, украсил сухими стебельками и веточками вереска и вставил в раму. Я провозился со своей затеей больше трех часов. Вышло так удачно - словно небольшая своеобразная картина, что мне даже расхотелось ее дарить.
На Рождество я зашел в книжный, купил дорогое издание Оскара Уайльда в тисненом синем переплете и вручил моим новым друзьям с памятной надписью. А в качестве закладки я вложил птичку, вырезанную из одного из моих самых трепетных и возвышенных сонетов.
Ветер
Играли в недвижной, почти деревенской тишине. Было уже за полночь. Колода карт совершала сложный маневр, выбрасывала сине-красный павлиний хвост в правой руке, затем в левой и расходилась по четырем сторонам зеленого сукна, как по четырем сторонам света, чтоб, облетев их, снова собраться в знакомых руках.
Седые усы полковника, против света лампы похожие на большую обвислую моль, чуть подрагивали, выдавая нервное напряжение. Скрещенные пальцы разомкнулись, пропуская гонца, и поочередно выложили на стол двух красных и двух черных королей. Началась новая раздача. Воспользовавшись минутной передышкой, самый юный из игроков отошел к столику с подносом и налил в рюмку из крупинчатого графина. Было нестерпимо душно не от духоты - стоял ноябрь, - но от тех огромных цифр, мелькающих перед глазами, просачивающихся сквозь пальцы, в которых почему-то заключалось его счастье, его покой и дом. Они росли, образуя красную шеренгу, потом дробились и черными горошинами снова скатывались в круг света перед ним. Они уворачивались от его восьмерок, они издевались над его взмокшей манишкой, но стоило отвести от стола взгляд, и в душе начинался нежный перезвон, заставляющий руки принять новый карточный взвод.
"Сейчас должно... Сейчас или никогда... Дама за этим углом, и клетчатый туз в сердцах разбивает... Где мой платок?"
- Платок, - услышал он, как повторили губы.
Батистовая сухость прикоснулась ко лбу, слетела по щекам. На мгновенье в комнате как будто посветлело, но тотчас стало еще глуше стучать в голове, и сквозь бессмысленные пружины слов выскочила на незамутненную поверхность только одна-единственная фраза: "Если это не прекратится, если это сейчас же не остановится...".
Уже не было лиц, а седая моль давно вспорхнула и вылетела через открытое окно в сад. Звезды тоже, наверно, раздались в размерах и только диву давались, сколько он проиграл за эту ночь и сколько проиграет сейчас. Разве что случится чудо, которое выбьет всю землю у них из-под ног, из-под этого дома с бубновыми витражами.
Было так тихо, так по-осеннему пряно в воздухе, а дубы на горизонте образовывали такую непроницаемую стену вокруг этого мира. Неожиданно дохнуло холодной прелостью, занавеси с треском подлетели к потолку, и в комнату ворвался резкий обжигающий ветер. Записи и карты смело с сукна, как осенний сор, закружились в воздухе вертлявые купюры. Руки оставили круг света и, уродливо извиваясь, как души в аду, погрузились во мрак. Время остановилось и, перешагнув через чью-то склоненную фигуру, исчезло навсегда вместе с глухим сердечным биением. Наконец-то ему повезло...
Утром из тонкой, побелевшей руки все еще выглядывал атласный кончик дамы его сердца.
Парадоксы счастья
В ресторане на Манхэттене мое внимание привлек забавный маленький человечек с умным, выпуклым лбом и приятной наружностью, который сидел за одним из столиков и в одиночестве поглощал рыбу. Его лицо озаряла улыбка, и, казалось, даже кончики усов светились от удовольствия. Я стал за ним наблюдать.
Он никого не ожидал и никуда не торопился. Методично закончив с рыбным блюдом, он перешел к суфле с черникой, все с тем же непринужденным изяществом, с каким ел, отложил крахмальную салфетку, мечтательно взглянул на чистое июньское небо и развернул газету. И тут я вспомнил. Передо мною был один из богатейших людей восточного побережья. О его безумных предприятиях ходили легенды, а сам он не сходил с газетных полос уже по крайней мере лет пятнадцать. Я потому и не узнал его, что представлял гораздо внушительней и старше.
Все последние месяцы после Рождества желтая пресса подробно освещала его блистательный короткий брак и шумный бракоразводный процесс, окончившийся только на прошлой неделе. Его бывшей супруге досталось почти что все из того, что он заработал на крупных сделках, и еще кое-какая недвижимость, протянувшаяся на пятьдесят километров вдоль залива, не считая мелких подарков в виде вилл и драгоценностей, ему - свобода.
Я видел перед собой почти разоренного, опозоренного и измученного скандальными выпадами человека, и он был счастлив!
Мой визави отложил газету, поднял бокал с вином и, за неимением компании, чокнувшись с цветочной вазой, с наслаждением отпил. Я мысленно поздравил бедолагу и подумал о том, какими парадоксальными путями попадают в наш забрызганный жизнью саквояж крупицы счастья.
Суббота, воскресенье
"Добрый день, дружочек!
Суббота, воскресенье прошли очень тихо, без всяких событий. Моей подруге подарили платье. Мне оно так не понравилось, я посоветовала отрезать рукава. Отрезали рукава - не понравилось подруге. Тогда решили сделать декольте и высокий разрез, только юбка почему-то расползлась. Теперь из него вышел чудесный домашний сарафанчик, шейный платок и шторка для попугая. Все довольны, и только муж так и не понял, что стало с его подарком. Но нас это не касается, мы отправили его за билетами в театр, и ему некогда было думать.
Кстати, только сейчас обнаружила, что премьера эта не на той неделе, а уже прошла. То-то он был так странно недоволен. Но надо отдать ему должное - ничего не сказал, даже когда сбежал его кофе, наша ему благодарность за полученное удовольствие, ибо что может быть приятней, чем превращать один подарок в несколько?
И мне тоже пора бежать. А что делали вы на выходные в Лондоне?