Ах, господа, не будьте так опрометчивы, не будьте!..
Глаза Ф емины
У его жены была довольно сильная близорукость, но, как истинная леди, очков на носу она не признавала и никогда не носила.
- Как-то вы изменились, подурнели, что ли, милочка, - говорила она окликавшей ее на улице знакомой, - вот и не узнала.
Чтоб не спутать маршрут, она вызывала такси, а гуляла всегда по одним и тем же привычным местам, красота и покой которых не требовали перемен. Пару раз она путала время на башенных часах и приходила встречать поезд друзей с опозданием на час, но велика ли беда?
Раз, после посещения выставки в картинной галерее, они с мужем решили пройтись до своего дома пешком: уж очень погожий день выдался, несмотря на середину ноября. Туман отступил, а солнце грело спину так, что воротники опускались сами собою, а некоторые прохожие и вовсе шли в пальто нараспашку. Вдруг на повороте улицы она остановилась и замерла на несколько секунд, в восхищении глядя далеко вперед. Там, за полквартала от них, выходила из дорогого обувного магазина элегантная блондинка в красной лаковой обновке на невероятном каблуке.
- Что случилось? - спросил озадаченный муж. - Мы не идем дальше?
- Туфли! - только и смогла она ответить.
- Где? Я ничего не вижу. Ты что-то перепутала, дорогая.
- Ничего я не перепутала, а вот ты просто слепец! - был ответ, и она повела его вперед, к сияющему витринами источнику прозрения, на ходу отмечая, что у него очень вредная бумажная работа и ему давно уже пора купить себе очки.
Коллекционер
Он был коллекционером фарфора и картин, вышитых бисером, одним из тех эксцентричных чудаков, которые мчатся за тридевять земель за призрачной тенью предмета их обожания и одним горящим взглядом обращают всех встречных в свою веру. Он засыпал под ласкающими взглядами бисерных мадонн над своей кроватью и пробуждался утром от солнечных бликов, посылаемых ему пастушками и балеринами нежнейших фарфоровых кровей. Он смахивал с них былинки и знал их имена и родословные, он возвращал им красоту и свежесть в терпко пахнущих реставрационных мастерских и горевал над их неисправимыми увечьями больше, чем над уродством уличных калек.
В его пухлой записной книжке хранились имена всех известных коллекционеров и знатоков фарфора и бисерных миниатюр. Во всех крупных городах Европы на него работали агенты по закупке антиквариата, а обширная, неустанная переписка с друзьями и поклонниками нередко доставляла приятные сюрпризы то в виде старинной чашки с гербом, то табакерки времен Екатерины. Тогда, исполненный живой благодарности к дарителю, он удваивал усердие своего пера и искренне, как обиженный ребенок, возмущался, если обнаруживали истинную причину его дружбы. Как славный, добрый Стива Облонский, он был виновен и не виноват! То был его грех, его слабость и смысл его жизни, в которой группка фламандских вышитых пейзажей уже давно заменила ему и родных и семью.
Однажды весной случай свел его со старой церемонной княгиней, владевшей чудесными статуэтками мейсенского фарфора, изображавшими шесть персонажей итальянской комедии. Особенно был хорош Арлекин со своей шаловливой подругой в блестящем пестром наряде, подведенном золотыми кантами. Княгиня согласилась за большую сумму их продать, и нельзя было упускать такой удачи.
Он встретил ее в отеле, в котором она обычно останавливалась, сразу по приезде. Его беспокойный собирательский дух держал его в живом нетерпении поскорее взглянуть на драгоценный груз. Чемоданы отправили наверх, но оба лифта заняло семейство итальянцев с крохотной вздорной собачонкой в сборчатом воротнике, и они решили, что не так уж трудно будет подняться в бельэтаж и пешком. Лестница была широкая, с лепными перилами и мраморными ступенями под беззвучным ковром. Уже достигнув верха, он поджидал свою спутницу, не пожелавшую расстаться со своим саквояжем раньше положенного ею срока. Внизу с грохотом упали чьи-то коробки, и тысячи проклятий на шотландском диалекте огласили пустынный зал. Княгиня в недоумении обернулась, замешкалась, ее туфля ступила с ковра на скользкий мрамор, и грузная фигура с взлетевшими вверх руками закачалась, теряя равновесие, как старое дерево на ветру. Одним прыжком миновав разделявшие их ступени, он подхватил кожаный футляр с хрупкой ношей и протянул руку даме, но та уже летела вниз.
Причиной смерти записали несчастный случай, а так как ближайших родственников у покойной не оказалось, то невостребованные статуэтки остались у него.
Время от времени его мучили ночные кошмары: бледное, искаженное ужасом лицо и крупные ступни с выступающими костями. Но каждый раз его дрожащая рука с фатальной неизбежностью тянулась к хрупкому, гибнущему фарфору и спасала его прежде, чем коснуться себе подобной руки.
Он расставлял безвинные задорные фигурки, ища в них утешения, и отчасти находил. Потом были новые саквояжи и новые лица. Потом все смешалось, как в причудливом узоре итальянской буффонады, и остался только один черно-белый Пьеро с безадресной, грустной улыбкой...
По завещанию часть его коллекции была передана в музей и опустилась в гулкие подвалы хранилищ, а другая отошла созданному им дому-музею и, к несчастью, сильно пострадала во время землетрясения. На его могиле установили памятник в виде каменной урны, сооруженный на средства почитателей. Через год он порос травой и покрылся ссохшимся слоем опавшей листвы и хвои с высоких сосен - фарфоровые пастушки могильных плит не посещают.
Две Анны
Был конец июня. День стоял солнечный, тихий. Из окна было видно, как на соседнем холме окутанный сеткой пасечник возится с первым медом. На кружевных занавесках раскачивались лиственные тени, и в столпах солнца беспорядочно кружились белые пылинки. Анна стояла в горячем косом луче, глядя в сияющую даль, и задумчиво постукивала пальцами по стеклу.
- Как же я несчастна, - тихо думала она вслух. - Как все разумно и хорошо в природе и как нехорошо у людей.
Она плохо спала и рано встала, и это абрикосовое платье в деревенской обстановке ей не очень шло.
- Кто это мне выстукивает посланья? - послышался сочный, веселый баритон, и с террасы в комнату, широко улыбаясь, шагнул ее брат, сразу заполнив собой все пространство. - Дай я тебя поцелую. Какая ты у меня красивая! Опять будешь летом вся искусана комарами и Федориными шуточками.
И, сложив большой и указательный палец, он смешно изобразил вьющихся комаров.
- А тебе бы все смеяться и бездельничать, - ответила она и шутливо разогнала "мошкару".
- А почему бы мне и не смеяться? Лето, солнце, каникулы! Ты вот выйдешь замуж, тоже будешь сидеть дома и бить огро-о-омные баклуши, а я тебе буду завидовать. Еще одного не убила, - отметил он, продолжая игру, и она звонка шлепнула его свернутой в трубку газетой по лбу.
- Теперь убила!
Он смущенно потер ушибленное место.
- Ну что ты, что ты! Я ведь всегда на твоей стороне.
Они постояли молча, слушая, как где-то вдалеке щелкают садовые ножницы.
- Ты никогда не замечал, как становится спокойно на земле, когда в небе пролетит самолет? - спросила она.
- Да я все больше сам в самолетах. О-о-о! Посмотри-ка на меня.
Но она наоборот отвернулась. Он зашел с другого боку.