Я понимала, что вы заедете в Киев, понимала, что захотите видеть меня, и вскрыла синенький конверт, даже не взглянув на обратный адрес. Место встречи меня удивило, потом насмешило: не всё ли равно?
Был декабрь, холодно. Собираясь идти, я аккуратно и тепло одеваюсь, мама мне помогает. Ей не нравится, как вы себя ведёте, но она рада, что эта встреча наконец состоится. Она остаётся ждать меня у стола и говорит: "Вита, не поздно". "Не знаю".
Я не признаю нарочитых опозданий. Если я всё равно прийду, то лишние 10 минут не придадут моему приходу больше весу.
Прихожу, вас нет, очень подозреваю, что вы где-то рядом и наблюдаете за мной. Подхожу к филармонии, узнаю программу очередного концерта и возвращаюсь, вас нет. Поворачиваюсь и ухожу, твёрдо зная, что вы догоните меня. Действительно, в конце площади – вы за моей спиной. Это мальчишество, но меня оно рассердило, не очень, впрочем. Дальше вы знаете. Я вернулась домой через двадцать минут. Вам нужны были только письма, случайно вылившиеся в минуту отчаяния. Я быстро подошла к столу, вынула эти два письма, присоединила к ним синенький конверт с запиской и отдала их вам, вернулась в дом, села на постеленный диан, поджав ноги. Мама молча смотрела на меня, затем сказала: "Какой странный человек". Милая моя, она не хотела меня обидеть.
В этот вечер мы совсем расстались с вами во второй раз.
Было очевидно, что в ваши планы не входило писать мне так откровенно, и собравшись с мыслями, вы решили исправить допущенную ошибку.
Даже теперь вы признались, что с крушением планов на работе моё письмо уже утратило для вас своё значение (имеется в виду тот факт, что я вообще ответила вам).
Согласитесь, это смешно.
Какое значение в наше время может иметь место работы, и не всё ли равно в 24 – 25 лет, когда ещё ничего не знаешь, Москва или Середина-Буда. Жаль московских мостов и улиц, но какое это могло иметь отношение ко мне. Вы разве не знаете, что указы совета министров на такие вещи не распространяются?
Зимой (вот этого 54 года) я уехала в Москву. Одна ходила по городу, одна бывала в театре. С чувством взрослого, кое-что пережившего человека, вслушивалась в слова пьес Чехова. Взяла билет на органный концерт. В большом зале консерватории остроконечные арки фуг Баха вдруг растаяли в простой мелодии Сольвейг: "Зима пройдёт и весна промелькнёт, увянут цветы и ко мне вернёшься ты".
Последним поездом метро я попала на Комсомольскую площадь, женщина-швейцар с удивлением открыла мне парадную дверь. В дядиной типичной безалаберной московской квартире я устроилась на диване; совершенно очевидно, что мы расстались. Вы так вежливо поблагодарили меня за письмо, словно отклоняли объяснение в любви, хотя я твёрдо знаю, что ни одним словом не дала повода для подобной предупредительности. Что ж, это не больно, только печально, только грустно, и жаль прошедшего. Но всё, что было, было хорошо, и я благодарна вам за это. Благодарна за то, что когда в своём одиночестве я объявила борьбу будням и житейскому стандарту, вы своим появлением поддержали меня. Моя непримиримость находила почву в прекрасной лирике наших встреч и писем. В жизни моей появился волшебный сад, невидимый никому и существующий лишь для меня. Люди часто говорят и пишут о необыкновенной красоте, о трепетности человеческих взаимоотношений, но все почти в этом концерте исполняют посредственные арии (во всяком случае большинство). Как неожиданно, что моя молчаливая душа поддержана в своей вере, как это хорошо. Чувство избранника, которму жизнь по капризу принесла лучший свой дар, переполняло меня всю и, вероятно, отразилось на моей внешности.
Как-то зимой мы с девочками вышли вечером из и-та, нас встретил снег крупными чёткими снежинками, я радостно протягиваю к нему руки, что-то говорю и вдруг замечаю целую группу знакомых студентов. Они все стоят, повернувшись ко мне, а лица у них восхищённые и грустные.
Морозным вечером мы возвращались с мамой от портного. Окно троллейбуса чуть заледенело снизу. Машины стали, переходившие улицу парень с девушкой тоже остановились как раз против окна. Он что-то говорит ей, смеясь, и поддерживает её локоть спокойно и самоуверенно. Вдруг он поднял глаза и замер, с лица как рукой сняло нагловатый смешок, как завороженный поворачивает он голову вслед уходящему троллейбусу. Мама смеётся: "Забыл о своей даме".
Лето. С группой подруг я стою в парке в ожидании концерта. Стоим у дерева, в ветках которого прячется электрический фонарь. Я дотронулась рукой до ствола, чуть отклонила голову и ушла в свой сад.
Моя подруга вдруг замолкает и говорит: "Какая ты красивая, Виктория". Интонации грустные и даже чуть приниженные. Она красивее меня, я совсем не красивая, но она сказала правду.
Движения мои стали легки и уверенны, перестало беспокоить положение рук и ног, они всегда оказывались на месте. В сердце много любви и снисходительности к людям, и я неожиданно чувствую, что они тоже любят меня. Осторожно, ласково отвожу протянутые ко мне руки, если они мужские.
Мягкими, нежными тонами окрашена для меня жизнь.
Тогда в Москве я хорошо поняла, что не сержусь на вас, что проигрываете вы, что я всегда буду ласкова с вами, вернее с тем, кто мной угадан, неизвестно верно ли. "А если никогда мы не встретимся с тобой…" Нет, не то, но я всегда буду благодарна вам за то, что вы принесли с собой, сами того не зная.
Когда в марте пришло "письмо" из Середина-Буды, я на минуту задумалась, следует ли его отнести к 8-му числу. Затем решила, что это случайное совпадение, а полное отсутствие слов и даже фамилии в обратном адресе означает, что письма от меня вы не ждёте. Всё же я вам что-то черкнула.
Месяц спустя, идя от бабушки, я встретила ваш напряжённый, болезненный взгляд. Значит, вы в городе. Я всё думала, что вы зайдёте. Даже в Запорожье я ожидала прочесть в мамином письме о вашем приходе.
Практика приходила к концу, руководитель уже уехал. Мы с Галей сидели на камнях над Днепром. Ещё очень рано. Людей почти нет. Тихо, лишь рыбаки рыбу глушат. Над рекой звучит песнь Сольвейг. Это я пою. Голос неожиданно чист и высок. Одинокий пловец посреди Днепра подплыл ближе, лёг на воду, слушает: мы прощаемся с вами.
Возвратившись домой, я записываю в свой дневник, если можно его так назвать, цитату, наиболее соответствующую моему душевному состоянию, именно: финал "Дома с мезонином" Чехова.
Не успеваю дописать последней строки, стучат два раза. Посылаю Анку открыть дверь, и уже по тому, как она спрашивает, понимаю, что за дверью вы. Это уже не в первый раз: стоит мне твёрдо осознать, что вас нет, как вы появляетесь, словно кто-то ставит вас об этом в известность…
…Иду переодеваться в ванную, возвращаюсь и вдруг чувствую, что я устала. Смотрю вам в лицо и холодно думаю: " Интересно, по его словам он уже здесь три месяца, почему же выбор пал на сегодняшний день. Вероятно, проходя мимо, он вспомнил, что в этом доме живу я, и решил заглянуть, не исчезла ли отсюда." Словно кто-то поворачивает передо мной медаль, заставляя помнить о другой её стороне.
В следующие визиты говорю с вами искренне, просто, но это исходит от моего московского решения, а в действительности передо мной спектр из одних дублетов: каждую фразу можно использовать двояко. Перед отъездом покупаю, в полном смысле этого слова, у вас три пластинки, закрываю за вами дверь, иду на кухню и стою у окна, вся внутренне опущенная. Мама смотрит на меня: "В чём дело?" -"Ты понимаешь, ничего, но он продал мне три пластинки Шаляпина и деньги взял авансом. Говорит: у него нет денег. И так практично это выполнил. Спросил сначала, люблю ли я Шаляпина, а затем, получив утвердительный ответ, предложил купить у него три пластинки, назвал определённую сумму и спросил, не дорого ли". Рассказываю и сама удивляюсь. Мама молчит на этот раз.