Нина напряглась, вцепилась в подлокотники стула, сжалась до червоточинки, ожидая услышать что-то вроде лоботомии или электрического тока, но доктор открыл ящичек стола и потряс баночкой в коричневом полупрозрачном стекле.
– Дозу сразу подобрать не удастся…. Начните с одной таблетки в день. Регулярно, скажем, в семь вечера, как раз сможете как следует поспать. Если через месяц симптомы останутся, повысим дозу.
– А память после этого тоже станет лучше?
– Нина, понимаете, как таковых проблем с памятью у вас нет, вы успешно прошли все мнемонические тесты. То, о чём вы говорите – подменные воспоминания. Тоже своего рода галлюцинации… Соответственно, лечение должно помочь.
– Спасибо, Виссарион Аркадьевич. Вы знаете, я так долго боялась идти к специалисту вашего профиля, боялась, что признают сумасшедшей и запрут в комнате с мягкими стенами, – Нина хихикнула, – да и что люди скажут?
– Люди… – доктор постучал ручкой по столу. – Девяносто процентов нуждаются в посещении моего кабинета, но доходят единицы. И эти единицы намного здоровее прочих…
***
Фарматерапия помогла частично. Галлюцинации сохранились, но Нине стало на них как-то индифферентно. Женщину смущал упадок сил, какая-то вялость, утерянный интерес к жизни, но на консультации её уверили, что всё вернётся на круги своя, когда удастся подобрать дозу. После очередной корректировки стало плевать и на это. Да, собственно, на всё стало плевать, и тогда её положили в отделение с мягкими стенами с эпикризом от доктора Куприна.
Нина лежала, остекленелым взглядом смотрела на почерневшие пионы от единожды зашедшего Станислава и пускала слюни в подушку, даже не заметив, что галлюцинации вконец испарились.
***
В особняке на Крестовском гремела музыка, повсюду были расставлены резные тыквы, а с потолка свисали вырезанные паутинки. Среди дамочек в ведьмовских шляпах и костюмах медсестёр, мужчин с клыками Дракулы и когтями Фредди, подперев барную стойку, стояли они:
– А если дозу снизят? – спросил мужчина в чёрном.
– Да у неё уже вместо красных кровяных телец транквилизаторы, – колпакоголовый засмеялся и опрокинул в себя стопку абсента. – Селиверстов больше козни не строит?
– Селиверстов? А кто такой Селивестров? – мужчины заржали, чокнулись и осушили ещё по одной.
– Стены-то отмыть сможешь? – бросил колпакоголовый и указал на бордовую надпись. – Такой домишко жалко марать…
– Стена грифельная. Пять минут и ни следа, я проверял!
-------------------------------------------------
[1] (лат.) Изгоняем тебя, дух всякой нечистоты, всякая сила сатанинская…
Анютины глазки
Пух и прах
Сорок лет кряду мы смотрели свысока, создавали тень и перешёптывались на сильном ветру. Мы были преданы дому. Каждому его кирпичику: из лиц, характеров, негласных правил, традиций.
Не знаю, доводилось ли вам встречать такой дом. С виду безликая панелька на семь подъездов и пять этажей, но он жил, дышал и пульсировал благодаря обитателям. Дом жил лицами, а лица жили домом, даря уже второму поколению босоногое детство. Выкинь что-то одно: мелкую деталь, ненесущий кирпичик, и магия рассеется, а беспечность улетит в открытую форточку, взмыв выше тополиных крыш.
Порой до зелёных крон долетали обрывки мыслей, цитат и историй, и мы откладывали их в резервуары памяти, согреваясь обнажёнными зимами, надеясь когда-нибудь поведать их миру. Нынче под настойчивое жужжание бензопилы мы вспомнили гостью, что навещала дом, когда мы роняли летние снежинки, покрывая улицу пушистыми хлопьями. Наш пух разлетался по соседним улицам, проникал в открытые окна, позволяя увидеть и услышать чуточку больше…
В тот знойный июнь, ещё не отойдя от утомительной дороги с её рельсами, шпалами и душным плацкартом, не успев разобрать чемодан и привести себя в порядок, одиннадцатилетняя Аня выбежала во двор, осмотрела цепким взглядом округу и выдохнула: «И в этом году ничего не изменилось». Родители отправляли дочь на летние месяцы к бабушке, но Аня ехала к дому, а бабушка, бабушка к этому дому прилагалась. Так же, как и друзья, соседи, девичий виноград над подъездами и аллея недостижимо высоких тополей.