«Два шага и всё кончится» – мысленно произносит Нина и отворяет кабинетную дверь.
Проектор выводит на стену киноплёнку с неведомым ритуалом. Помехи пляшут, расчерчивая зернистыми полосами; картинка дёргается, подпрыгивает, пульсирует в такт сердечной мышце. Дышит. Каждую ночь рациональное убеждает нажать на кнопку выключения, но гром экранных барабанов выгоняет заблудшее прочь. На проекции – пятиконечная звезда, пентаграмма, окружённая таинственными силуэтами в светлых балахонах и конических шляпах, застилающих лицо. Хоровод. Факелы. Прорези в колпаках. Чёрно-белая жуть. Нина смотрит, боясь пошелохнуться, дёрнуться. Едва дышит.
«Сегодня не вскрикну. Мне не страшно. Не страшно» – крутит на подкорке.
Ритуалисты возносят факелы к небу. Один колпакоголовый отделяется, встаёт по центру, открывает фолиант, и кручение киноплёнки заглушает нарастающая монотонность, зачитывающая строки на латыни.
Exorcizamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas…[1]
Дверь скрипит. Нина цепляется за подол ночного платья, стискивает зубы, слегка отрывает пятки от липкого пола в готовности броситься наутёк. Стреляет взглядом к двери.
– Аааааааа! – что есть мочи, на выдохе. Пространство распадается, и последнее, что она видит – чёрный омут глаз, в который падает-падает-падает…
***
– Доброе утро. – произнёс мужчина в вязаном свитере и опустил накрытый столик для завтрака. Сервировка, как всегда, безупречна: растекающийся пашот на тарелке с вензелями, столовые приборы, ресторанно завёрнутые в бордовую салфетку, апельсиновый сок, ещё пенящийся в стакане аспирин и букет нежно-розовых пионов в вазе династии Мин. – Как спалось?
– Скверно. Ты знаешь, эти кошмары…
– Выпей, от головной боли, – мужчина поцеловал жену в лоб. – Вчера на вечере Савельевы дали контакт проверенного доктора. Может, посетишь?
– Считаешь меня сумасшедшей? – Нина осушила стакан и откинула голову на подушку.
– Считаю, ты много нервничаешь. Оттого и кошмары, галлюцинации эти…
– Я подумаю, оставь номер… – Нина протянула руку к тумбочке и пошарила по ней, – Где же они? Я их здесь оставляла. – женщина задумалась и перешла на полушёпот: – Да… точно… оставляла… Перед сном… Вышла из ванной и положила на тумбочку…
– Не их ищешь? – мужчина покрутил в руках очки и улыбнулся.
– Но… Где ты их взял?
– В кабинете. Ты, верно, зачиталась и забыла. – он пожал плечами.
– Что ж это… – Нина приложила руку ко лбу. – Я определённо помню, что клала их на тумбочку… Даже проговаривала вслух, чтобы наверняка…
– Знаешь, не мудрено, с твоим беспокойным сном. Попробуй записывать в телефонные заметки действия, авось восстановишь цепочку…
– Хорошая мысль. – лицо тронула вымученная улыбка. – Ты как, снова к ужину не ждать?
– Ты же знаешь, всё горит, – мужчина развёл руками и сморщил нос, – Селиверстов воду мутит, думает, помогут дешёвые утки тендер выиграть…
– Тогда до вечера, люблю тебя.
– И я, – мужские руки обхватили лицо Нины, и на губы обрушился обжигающий поцелуй.
Женщина проследила за удаляющейся спиной и ухмыльнулась. Вспомнилась Людка, щебечущая, что Станислав – обыкновенный альфонс. Мол, ножки свесит, удобно устроившись на шее. Иначе зачем молодому парню жена на пятнадцать лет моложе? А оно вон как, работает, несмотря на внушительное наследство, доставшееся от почившего мужа.
Бывший держал молодую ещё Нину в железных рукавицах за чугунными прутьями фамильного особняка. Ни о какой золотой клетке речи не шло. Да, они жили в достатке, только вот этот скряга не раскошеливался ни на цветы, ни на подарки, ни на развлечения, и так и не осчастливил женщину счастьем материнства. Потому, когда муж попал в авиакатастрофу, у Нины не осталось никого, только материальные блага в виде: особняка, под стать музейной коллекции картин и домашней утвари и банковского счёта с девятью нулями. Фирму отжал единокровный брат почившего, но Нина не возражала.