Все темное пространство поля только местами оживлялось кустами дрока и вереска. Красной травы нигде не было видно. Когда я пробирался краем поля, взошло солнце, и все кругом наполнилось светом и жизнью. В одном углублении под деревом, куда стекала вода, суетился целый выводок лягушек. Я остановился, чтобы посмотреть на них. У них следовало бы поучиться твердой решимости жить во что бы то ни стало. Вдруг я почувствовал, что за мной наблюдают; я обернулся и увидел в кустах что-то черное. Я стоял, присматриваясь, потом шагнул в ту сторону. Таинственное существо поднялось и превратилось в человека с саблей у пояса. Я стал медленно подходить к нему, но он стоял, не шевелясь, и все смотрел на меня.
Подойдя ближе, я увидел, что его платье было так же покрыто грязью и пылью, как мое. У него был такой вид, как будто он выкупался в водосточной канаве. Вся его одежда была покрыта зелеными пятнами от тины, а местами замазана углем. Его черные волосы падали ему на глаза, смуглое лицо осунулось и было грязно, а через весь подбородок шел ярко-красный шрам.
— Стойте! — закричал он мне, когда я приблизился к нему на десять ярдов.
Я остановился.
— Откуда вы идете? — спросил он меня хриплым голосом. Я обдумывал свой ответ, наблюдая за ним.
— Я иду из Мортлэка, — сказал я. — Я лежал под развалинами дома, около ямы, куда упал цилиндр марсиан. Теперь я освободился оттуда и убежал.
— Здесь кругом вы не найдете пищи, — возразил он. Все это — моя земля, начиная от холма до реки, в эту сторону до Клэпгэма, и в ту — до конца поля. Только один человек может прокормиться тут. Куда вы направляетесь?
— Я сам еще не знаю, — отвечал я нерешительно, — Я пролежал под развалинами дома тринадцать или четырнадцать дней и не знаю, что произошло за это время.
Он посмотрел на меня, как бы сомневаясь в чем-то, и потом внезапно в лице его произошла какая-то странная перемена.
— Я не намерен оставаться здесь, — продолжал я. — Скорее всего я пойду на Лизсерхед, чтобы искать там мою жену.
Он быстро шагнул ко мне, указывая на меня пальцем.
— Так это вы? — вскрикнул он. — Человек из Уокинга? И вас не убили в Уэйбридже?
В тот же момент я узнал его.
— А вы тот артиллерист, который забрался тогда ко мне в сад?
— Это я называю счастьем! — радостно обратился он ко мне. — Мы с вами счастливчики. Ну кто бы мог подумать, что это вы?
И он протянул мне руку, которую я пожал.
— Я спрятался тогда в дренажной канаве, — продолжал он. — Но они не всех убили. Когда они ушли, я вылез и направился прямо через поля к Уольтону. Однако не прошло еще и шестнадцати дней с тех пор, а ваши волосы стали совсем седые.
Он оглянулся вдруг через плечо.
— Это только грач, — сказал он. — В такие времена, как теперь, узнаешь, что и у птиц есть тень. Но здесь слишком открытое место. Пойдемте туда, в кусты, и расскажем друг другу наши переживания.
— Видели вы марсиан? — спросил я. — С тех пор как я вылез из…
— Они ушли за Лондон, — перебил он меня. — Мне думается, что они разбили там свой главный лагерь. По вечерам, в той стороне у Гэмпстэда, все небо горит от их огней, словно большой город, и в отблесках света можно ясно видеть, как двигаются их тени. Но днем ничего не видно. Вблизи я их вообще не видел…
Он стал считать по пальцам.
— Пять дней тому назад я, впрочем, видел двух марсиан на Гаммерсмитской дороге, которые тащили что-то тяжелое. А третьего дня ночью, — он замолчал и продолжал затем многозначительно, — я видел, правда, только свет, но в воздухе. Я думаю, они построили летательный аппарат и учатся теперь летать.
Я остановился на четвереньках, так как мы подползли к кустам в эту минуту.
— Летать?
— Да, — повторил он, — летать!
Я дополз до раскидистого куста и сел.
— В таком случае все человечество погибнет, — сказал я. — Если они научатся этому, они облетят весь мир!
Он кивнул головой:
— Конечно, но за это время мы здесь отдохнем немного. — Он посмотрел на меня. — Разве вас огорчает уничтожение человечества? Меня, по крайней мере, нисколько. Ведь все равно мы побеждены, мы раздавлены!
Я молчал. Как это ни странно, но сам я еще не пришел к такому выводу, ставшему для меня теперь совершенно очевидным, как только он его высказал. До сих пор у меня была еще слабая надежда, вернее сказать — привычка всей жизни думать так.
— Мы раздавлены! — снова повторил он, и в его словах звучала непоколебимая уверенность.