Итак, Джек Фергюсон - доктор нового образца, домашний врач-химик.
Учтите, что он отнюдь не видный психиатр, вроде братьев Меннингер, которые в настоящее время занимают в психиатрии то же положение, какое занимают в хирургии братья Мэйо. Он - незаметный труженик на своем посту и, конечно, не владелец психиатрического дворца. Он скромный труженик за медицинским верстаком и таковым навсегда останется. В нем чувствуется искреннее и безмятежное равнодушие к научной известности; в нем есть какая-то неуклюжая самобытность, редкая в наше время; он обладает даром Достоевского - проникать в глубины человеческого сердца. Он - человек...
И я не встречал еще более смелой и красивой мечты, чем мысль Фергюсона о том, как можно помочь сумасшедшим людям. Возможно, это неосуществимо. Это может оказаться непрактичным. Но мы ведь ценим своих пророков главным образом за мечты, а не за дела. Лично мне метод Фергюсона представляется своеобразной смесью научной и духовной истины; это и толкает меня на попытку рассказать о нем, пока он еще жив и сможет помочь мне рассказать все точно и правдиво.
Есть и другая, глубоко личная причина, которая заставляет меня углубиться в темную и причудливую историю его жизни. Когда я начал понимать, что именно является его движущей силой, на меня нахлынула волна тоски по ушедшему прошлому. С грустью вспомнил я первых своих героев - старых охотников за микробами, суровых гениев-одиночек, таких, как Антоний ван Левенгук, торговец мануфактурой, или Роберт Кох, бесстрашный маленький сельский врач. Оба они с предельной честностью сообщали только о том, что видели в природе собственными глазами.
В этом смысле Фергюсон похож на них.
Я уж начал было думать, что эта порода людей совсем исчезла. Все реже и реже встречаются подобные исследователи в наши дни, когда лабораторные помещения становятся и все шире и богаче; когда все выше и щедрее оплачиваются труды ученых, работающих над открытиями, которые им заказаны; когда каждая проблема приобретает так много аспектов, что одному человеку не под силу с нею справиться, а требуется для этого целый коллектив (которым, естественно, кто-то должен руководить); когда научные журналы становятся все толще и толще, но их необходимо читать, чтобы держаться на уровне современных знаний, и ваши глаза уже утомлены, прежде чем вы соберетесь оглянуться на собственную работу.
Это говорится не в порядке критики; таковы методы современной науки. Но эти методы, конечно, не для Фергюсона. Он и не думает погружаться в глубины научных тайн. Он остается на мелководье, на поверхности, присматриваясь к тому, как новые лекарственные средства влияют на человеческие причуды и капризы; он вооружен только острым глазом и ясной головой,
У Фергюсона есть еще и другая черта, влекущая мою мысль в прошлое, к моим старым охотникам: он - мечтатель. Он верит, что ему удастся создать иной мир, новый мир, чудесный мир для всех нас. Этим он напоминает Пас-. тера, который сказал: «Во власти человека стереть с лица земли все паразитарные болезни». Это - более, чем наука. Это - сам Бетховен, это - трубный звук надежды.
Поскольку сам Фергюсон старомоден, постольку же его экспериментальная база кажется мало вдохновляющей. Одни лишь печальные, зловещие, наглухо запертые палаты больницы на три тысячи коек составляют его лабораторию. Его аппаратура? Только собственные глаза и руки плюс глаза и руки сотни с лишним сестер-надзирательниц, которые великолепно ему помогают, потому что, как он с гордостью говорит, «все они имеют высшее образование или равноценное ему».