«Как вы его выносите, как вам удается справляться с ним?» - вечно спрашивали Рию ее друзья.
Это одному богу известно. Но Рия вырвала меня из большого мира и поселила у голубых вод озера Мичиган, и здесь в продолжение двадцати четырех лет она заведовала тем, что может быть названо больницей для одного человека. Здесь началось мое медленное, постепенное, а подчас и бурно протекавшее выздоровление. Рия - любящая нежная, обаятельная - наблюдала за ним. Тяжелая физическая работа в лесу с поперечной пилой и обоюдоострым топором, длительные прогулки в дюнах и на побережье, жгучая ласка холодного прибоя мичиганских вод - все это помогало лечению. Конечно, тут играло роль и естественное остывание пыла у стареющего человека. Доброе внимание моих научных и медицинских друзей - лучших людей, чем я, - веривших в ценность моей работы, способствовало выздоровлению.
Но угольки зла, хотя и заглушённые, продолжали тлеть. В особенности беспокойство и возбужденное состояние психики - это еще оставалось.
В начале пятидесятых годов начала развертываться цепь событий, которая неизбежно должна была привести меня к встрече с Джеком Фергюсоном. По линии своей репортерской работы я заинтересовался появлением в США нового лекарственного вещества. Это измельченный корень индийского кустарника с ярко-зелеными листьями и бледно-розовыми цветами. Его ботаническое название - Rauwolfiaserpentia. Индусы называют его пагаль-ка-дава. Сотни лет уже этот корень свободно продается на базарах, как лекарство против умственного расстройства. Нечто совершенно ненаучное. Настоящее народное средство. Но, по-видимому, не без каких-то особых свойств.
Сообщают, например, что Ганди - святой Махатма - постоянным жеванием корня раувольфии обрел нужное ему спокойствие, после чего турнул британцев с такой неистовой силой, что они ушли без боя, вернув Индию индусам.
В 1950 году доктору Роберту У. Уилкинсу из Бостона, штат Массачусетс, попалась на глаза статья врача-парса доктора Рустам Джаль Вакила, указавшего, что корень раувольфии в порошкообразном виде хорошо действует при повышенном кровяном давлении. Уилкинс, блестящий и тонкий клинический исследователь, не проявил в данном случае обычного американского снобизма в науке и не отнесся пренебрежительно к доброму совету с «невежественного» Востока. В своей клинике, в бостонской больнице имени Эванса, Боб Уилкинс подтвердил солидность открытия врача-парса. Это вызвало целую революцию в лечении угрожающей формы гипертонии. Это послужило основой для медицинской славы скромного Боба.
Помимо снижения кровяного давления, Уилкинс установил, что раувольфия обладает еще другим целебным качеством. Для гипертоников считается характерным, что повышенному кровяному давлению обычно сопутствует и психическое возбуждение. Действие раувольфии на бурные эмоции у некоторых больных привело в изумление Боба Уилкинса, консервативного исследователя Гарвардской школы.
«Всестороннее улучшение их состояния было настолько заметным, что, слушая их, я, как лечащий врач, даже смущался, - рассказывал Боб. - Они в лирических тонах говорили мне о чувстве полного внутреннего покоя после приема раувольфии».
В современной медицине слово «лирический» звучит противоположностью слову «научный», и это, естественно, беспокоило Боба. Но все же раувольфия была интереснейшим лекарством.
- Что же, к примеру, говорили вам больные? - спросил я.
- Чего только они мне не говорили, - со вздохом ответил Боб. - Вот что они непрерывно повторяли: «Никогда я не чувствовал себя так хорошо»... «Я годами не испытывал такого блаженного состояния»... «Это то, о чем я мог только мечтать»... «Я никогда не смогу вас отблагодарить за это»... «Меня больше ничто не беспокоит»... «Теперь мне на все наплевать».
Но это чудесное самочувствие больных сразу исчезало, как только он отменял раувольфию, и настолько эффектно возвращалось, когда он возобновлял ее, что Боб в конце концов вынужден был им поверить. И это успокоительное действие раувольфии отмечалось не только у гипертоников, но и у других чувствительных и беспокойных больных, у которых кровяное давление не было повышено.
Хотя это и выходило за рамки его научной специальности, Боб Уилкинс проявил подлинное профессиональное мужество и обстоятельной научной статьей завоевал вто-оичное признание своей медицинской славы.
«Я сообщил многим психиатрам и другим специалистам интересующимся психотерапией, что раувольфия в форме пилюль является хорошим психотерапевтическим средством», - писал Уилкинс.
Это придвинуло меня еще на шаг к моменту встречи с Джеком Фергюсоном. Джек прочитал статью Уилкинса. Это было в 1954 году - до Траверз-Сити, - когда Фергюсон увлекался еще операциями лоботомии, врываясь инструментом вроде ледового топорика в мозги неистовствовавших больных в Логэнспортской больнице, штат Индиана. Джек чувствовал отвращение к этой свирепой операции. На одной группе буйных сумасшедших Фергюсон попробовал пилюли раувольфии, оставленные в больнице как образцы агентом фармацевтической фирмы.
К удивлению и удовольствию Джека, пилюли подействовали не хуже ледового топорика. Они успокоили даже нескольких безумцев, которым не смог помочь и ледовый топорик.
Как раз в это время мой друг доктор Фредерик Ф. Ионкман, вице-президент фармацевтической фирмы Сиба в Саммите, штат Нью-Джерси, рассказал мне, что химикам Сибы удалось выделить чистый кристаллический продукт из желтого порошка раувольфии, пагаль-ка-дава, индийского снадобья против безумия. Фриц был взволнован. Это кристаллическое вещество можно было без всякого риска вводить людям внутривенно или внутримышечно. Создавалось впечатление, что в этих кристаллах действительно таится какая-то специфическая сила против безумия. Ни Фриц, ни я ничего еще не слыхали о Джеке Фергюсоне, но Фриц рассказал, что поразительное действие раувольфии было установлено докторами Робертом Г. Носэ, Давидом Б. Уильямсом и Вальтером Рапа-портом из больницы Модесто в Калифорнии. Это было подтверждено также доктором Натаном Клайном в Рок-лэндской больнице в Нью-Йорке.
Чистый алкалоид раувольфии получил химическое название «резерпин». Он имеется уже на рынке под торговой маркой «серпазид» рассказывал Фриц.
- Отличительным свойством серпазила является его успокоительное действие на возбужденных больных, - объяснял Фриц. - Но в противоположность барбитуратам, как, например, фенобарбиталу, он не погружает их в сонливое состояние.
Я подходил все ближе и ближе к Джеку Фергюсону, хотя никто из нас этого еще не знал.
- Не пришлете ли мне немножко этого серпазила? Я хочу испробовать его на самом себе, - сказал я Фрицу Ионкману.
Зная меня как неисправимого «самоэкспериментатора», пробующего на самом себе каждый новый витамин, гормон или антибиотик, Фриц улыбнулся.
- Разве вы ко всем вашим прочим немощам еще и сумасшедший? - спросил он.
- Если мое сумасшествие еще официально не зарегистрировано, то вы ведь знаете, что я человек неспокойный, - сказал я.
Таким образом, благодаря любезности Фрица Ионк-мана, который был так снисходителен к моим псевдонаучным затеям, в 1954 году я начал благоговейно принимать серпазил в крошечных дозах, считавшихся тогда безопасными, по одной десятой миллиграмма в день. Эффект этого эксперимента можно было назвать медленной революцией. Казалось, действительно подходит конец моему вечному неспокойствию. Исчезла вспыльчивость и нетерпеливость. Через несколько месяцев Рия и мои близкие друзья стали поговаривать об изменении личности. Они уже не слышат моего прежнего дикого «го-го-го». Я сам чувствовал, как мой внутренний враг - беспокойство постепенно затихает и уступает место тому, что больные Уилкинса определяют словами: «Теперь мне на все наплевать». По истечении нескольких месяцев, строго придерживаясь все той же маленькой дозы серпазила - по одной десятой миллиграмма в день, я пришел к новому со-« стоянию, которого за шестьдесят четыре года жизни никогда не испытывал, и это состояние не сулило мне ничего хорошего...