— Если я посмотрю моторы? Разрешите мне тут остаться.
— Оставайтесь. Посмотрите — и к нам, прошу вас. Время напряженное. Однако, уверяю вас, ничего вы не узнаете. Погодите немного, пойдем в бой — вот тогда и смотрите.
Макар Петрович перекочевывал со всем своим имуществом в хату Анатолия Васильевича. На кровать, которую для него Галушко поставил в столовой, он иногда склонялся, но спать не мог, как не могли спать и Анатолий Васильевич и весь его штаб: генералы, полковники, майоры, лейтенанты, бойцы. Все были невероятно напряжены, гораздо сильнее, чем накануне пятого июля: ждали приказа от Рокоссовского. А Рокоссовский молчал. Он будто забыл о том, что в его распоряжении чуть северней боя стоит наготове армия Анатолия Васильевича.
На стене в хате Анатолия Васильевича висела свежая карта. На карте появились капельки, нависающие с севера и юга над Курском. К вечеру пятого июля капельки стали растекаться в разные стороны, шестого — они выросли уже в капли, а седьмого — угрожающе нависли над Курском. Макар Петрович эти капельки сначала чертил красным карандашом, затем синим, потом черным.
«Клещи», — произнес он восьмого вечером. — Я ждал, что именно здесь они выступят, — не без скрытой гордости намекнул он на тот разговор, который когда-то происходил в присутствии Николая Кораблева в хате Макара Петровича.
Анатолий Васильевич искоса посмотрел на него, понимая, что начштаба оказался в споре прав, но его кольнуло то, что вот бывший председатель райсовета разгадал намерения немцев, а не он, Анатолий Васильевич, всю жизнь военный. И, чтобы пронять Макара Петровича, он, ссылаясь на приказ, запрещающий даже разговаривать о планах, сказал:
— Вам должно быть известно, что трепаться о планах не положено.
— Вместе трепались, товарищ командарм.
— Я не трепался. Я объяснял обстановку Николаю Степановичу.
— А я вносил поправки.
Анатолий Васильевич некоторое время молчал, давя в себе неприязнь к Макару Петровичу, затем произнес:
— Ты чего-то ко мне сегодня агрессивно настроен.
— Устал, товарищ командарм. Прости, пожалуйста, — Макар Петрович, снова перейдя на «ты», заговорил: — Смотри-ка, товарищ командарм, а и в самом деле, что тут творится! — и зеленым карандашом «подвел» капельки на карте. — Не так воюют. Я бы не дал себя зажать в «клещи», — чуть погодя добавил он.
— Ты бы. Не дал бы! Пойдем-ка лучше ночку посмотрим, товарищ начштаба, — предложил Анатолий Васильевич и первым пошел на выход, столкнувшись тут с Галушко. — Не мешай! — крикнул он ему. — Мы на минутку. Без тебя обойдется!
Позавчера через Нину Васильевну он узнал о том, что Галушко «опередил» их, и был им страшно недоволен.
— Идет война, а они, как кролики: рожать надо, — проворчал он и сейчас, выходя во двор.
Небо было чистое, глубокое. И по этому глубокому небу катилась полная луна, яркая, светлая, будто раскаленная сталь. Южнее небо полыхало заревом. Зарево дрожало, тряслось, то вдруг вспыхивая, то угасая. И по этому зареву Анатолий Васильевич определил, что бои идут совсем близко, в каких-нибудь двадцати — тридцати километрах, и не только южнее, но восточнее: зарево, как серп, огибало армию Анатолия Васильевича.
— Малоархангельск, видимо, взят: видишь, зарево восточнее нас? — проговорил он, обращаясь к Макару Петровичу.
— Грустно, — убийственно-спокойно произнес тот. И почему-то именно вот это, убийственно-спокойно сказанное Макаром Петровичем, взвинтило Анатолия Васильевича.
«Рокоссовский занят боями, а я — переживаниями: хожу и вздыхаю. Надо произвести перегруппировку, приготовиться к встрече врага», — тревожно подумал он, шагая в хату, и только тут сказал:
— Слюни распустили мы с вами, Макар Петрович. Надо позвонить Рокоссовскому, а то потом скажет: «Я воевал, а вы?» — Он взял трубку и вызвал Рокоссовского, говоря уже тоненьким голоском: — Это я, Константин Константинович. Узнаете? Рад, рад! Узнали? Двадцать — тридцать километров от нас. В тыл заходят. Что делать?
— Не нервничайте. Вы старый солдат, а нервничаете.
— Да я не нервничаю!
— По голосу слышу: нервничаете… Мне сейчас немного некогда, Анатолий Васильевич. Скоро приеду. Чайку вот только попью. Поклон Нине Васильевне. Поняли?
Анатолий Васильевич отнял трубку от уха, долго смотрел в раковину, как бы ожидая, что оттуда снова послышится голос Рокоссовского, затем медленно, неохотно положил трубку на аппарат и вдруг тихо произнес:
— Значит? Значит, выполняет план главнокомандующего.