За ним последовали остальные.
Троекратов шепнул Николаю Кораблеву:
— Вот как дошла ваша речь! Конечно, они бы все равно пошли воевать… Ну, через денек-другой. Но это лучше.
Вскоре командиры отрядов собрались в хате за столом, уставленным яствами и питьем. Среди них, рядом с Николаем Кораблевым, сидел и Яня Резанов.
По правую сторону Яни сидел тот самый немец, которого «открыли» в подземелье, по фамилии Иозеф Раушних. Он был уже приодет во все чистенькое, посветлевший: у него даже зарозовели губы.
Яня, любовно относясь к нему, показывая на яства, говорил:
— Ешь. Ешь, — и как немому, показывая пальцем себе на рот: — Хам-хам, ешь, значит, Ося. — И к Николаю Кораблеву. — Немой он. Немой, а дельный.
Николай Кораблев, как бы между прочим, заговорил на немецком языке:
— Товарищ Иозеф! Как чувствуете себя?
Тот сразу оживился, но, глянув на Николая Кораблева, хитренько подмигнул и снова принял вид немого.
«А. Вон какой немой», — подумал Николай Кораблев и, посоветовавшись с Троекратовым, рассказал Яне Резанову про свою семью.
— Не видели ли вы ее? — спросил он. — Я знаю только одно: она остановилась в селе Ливни.
— Жена, значит, сын и мать? — спросил с большим участием Яня Резанов.
— Да, да! Жена, мать и сын…
— Так, — сказал Яня еще более участливо. — В Ливнях жили?
— В Ливнях.
— Так… — Яня было заикнулся, но тут же, посмотрев на Громадина, вспомнил, что Татьяне дано особое, секретное задание и что про нее вообще говорить категорически запрещено, и он просто сказал: — Думаю, живая она и встретитесь вы с ней.
— А не видели ли вы ее?
— Нет, нет, — торопливо ответил Яня Резанов, прямо глядя в лицо Николая Кораблева, и глаза его говорили: «Не верь мне: видел я ее и знаю, где она…» — Жива, жива! А об остальном, хоть убей, не знаю.
— Но жива? — вцепившись в огромную руку Яни Резанова, спросил Николай Кораблев.
Яня подумал и решительно сказал:
— Жива, как вот и я.
— А где она? Ну, почему вы меня мучаете?
— Не спрашивайте! Одно могу, поклон ей передать. Нет, нет! Письменный — нет: через линию ведь буду переправляться. На словах скажу: «Жив, здоров ваш муженек, Татьяна Яковлевна, того и вам желает».
А после этого, как ни уговаривал, как ни молил Николай Кораблев, Яня больше ничего ему о Татьяне не сказал: он не имел права говорить о том, что Татьяна, по поручению Громадина, в это время выполняла особо важное задание.
«Но хорошо то, что она жива… И я непременно разыщу ее», — мысленно воскликнул Николай Кораблев и такими сияющими глазами посмотрел на Яню, что тот, всегда сумрачный, и то улыбнулся.
Глава девятая
Михеев в течение ночи мастерски повернул свою дивизию с севера на юг и неожиданно для врага появился под стенами Орла.
Это вызвало ликование: бойцы и командиры за какой-то час передышки искупались, побрились, надели все чистое, светлое, подтянули ремни, — другими словами, приготовились, словно к парадному празднику.
— Орел! Орел! — говорили все, мечтательно улыбаясь, на какое-то время став простыми советскими людьми, без чинов и званий: вдруг пропало «товарищ полковник», «товарищ командир», «товарищ боец»; все друг друга стали звать по имени и отчеству и, даже встретившись с Михеевым, по-граждански раскланявшись, говорили:
— Здравствуйте, Петр Тихонович! В Орел, значит, направляемся?
И комдив приветливо отвечал, будто директор завода рабочему или председатель колхоза колхознику:
— В Орел, в Орел, дорогой мой!
И наступление началось ровно в четыре утра.
На рассвете, когда еще ползали летние сине-прозрачные туманы, любовно окутывая травы, мелкие кустарники, на наблюдательный пункт тронулись Михеев, его адъютант, затем Николай Кораблев, начальник связи и другие.
Михеев не был столь суров, как обычно. Он даже как-то светился и по дороге шептал Николаю Кораблеву:
— Орел! Вы понимаете? Мы первые входим в Орел! Ведь это история! Анатолий Васильевич вчера мне сказал: «Возьмешь Орел, у меня сундук с орденами — весь твоей дивизии». Это шутка, но ордена нам, конечно, дадут. Но разве дело в орденах? Дело в том, что не сегодня, так завтра выбьем врага из Орла, а потом доколачивать будем! То уже легче.
Войдя в блиндаж наблюдательного пункта, он сразу стал прежним, суровым, требовательно-военным, и вдруг появились субординация и звания, и тут же послышалось: «товарищ полковник», «товарищ майор», «товарищ боец».