Петр Хропов серьезно добавил:
— Тебе, отец, оставаться тут. Кони и автоматы на твои руки. Не высовывайся, а отсюда стереги. В случае, ежели кто из них появится, живым никак не отпускай, а то всю нашу тактику откроешь. Ну, мы пошли дальше.
Сняв так же вторую группу карателей, Петр Хропов оставил на их месте четырех партизан и приказал им «палить из автоматов в белый свет, будто и в самом деле злейший враг перед вами». Сняв еще три группы карателей, поставив на их место партизан, Петр Хропов вместе с Яней Резановым подползли к березовой роще, где на полянке стояло сизое чудовище — танк. Танк стоял молча, направив свой хобот на болото, как бы желая напиться. Около него ходил, нервно подрагивая ляжками, офицер с усиками кверху.
— Вильгельма проклятая, — прошептал Яня Резанов, показывая на офицера. — Стукнуть его?
— Я тебе стукну, — пригрозил Петр. — Эту птицу живьем надо взять и допросить.
Офицер, прислушиваясь к очереди автоматов, прищелкнул языком, затем кулаком постучал по броне танка. Люк открылся. Из люка показалась голова с перепуганными глазами. Офицер, показывая на болото, что-то сказал. Солдат рассмеялся.
— Эх, — Яня Резанов вздохнул, — не знаю их собачьего языка.
— И так понятно: вот, дескать, как загнали людей — стариков, детей, женщин — в болото. Вояка, сукин сын! Мне интересно его живым зацопать и посмотреть, как он будет воздух глотать. Только как бы это сделать? Яня, ты волков душил, а по-волчьи выть умеешь?
— А как же? Так затяну, волки удивятся.
— Ну-у? Тогда отбеги вон туда и затяни. А как я кинусь, прыгай за мной.
Яня Резанов отполз за куст. Чего-то долго копался там, затем сунул лицо вниз, завыл глухо, придавленно и вдруг, вскинув голову, перешел на такой высокий дискант, что даже у Петра Хропова и то побежали мурашки по телу. Офицер дрогнул и, выставив руки вперед, как падающий в воду, ринулся на танк, колотя его броню ногами, царапая пальцами люк.
Петр Хропов в два-три прыжка очутился около танка. Плечом, как щенка, сбил офицера и крикнул Яне:
— Держи, но не души, — сам вскочил на танк, ручкой револьвера постучал в крышку люка. — Эй! Там подыхать будете? Или выпустить вас, стервецов?
Потом они всех убитых карателей снесли в кучу, вырыли яму, закопали. На этом настоял Иван Хропов:
— Чтобы воздух наш весенний не портился вонью, да и вообще — они уж не злые теперь.
Замаскировав танк на месте, потому что его в эти дни невозможно было переправить в лагерь, прихватив с собой офицера и двух солдат, коней — тридцать восемь голов, партизаны перешли на другую сторону болота и тут увидели самое страшное.
На небольшой поляне, пригреваемой утренним солнцем, лежали люди, мокрые, грязные, в порванной одежде, с исцарапанными руками, лицами. Они лежали вразброс, будто бежали От пожара и какая-то страшная сила настигла их и кинула на землю. Тут были и женщины, и старики, и дети. Около одной женщины полулежали, застыв, два человека. У одного из них по локоть не хватало руки, другой был в немецкой шинели. Вначале всем партизанам показалось, что люди на поляне уже мертвые, словно выброшенные прибоем из моря, где они потерпели крушение. Но по глубокому дыханию, по бормотаниям вскоре стало ясно, что люди еще живы, но не в силах пробудиться. И тут же партизаны увидели тех, кто не дошел до поляны. Эти лежали вниз лицами, утопая в вязкой тине. Вон женщина. По ее вытянутым рукам можно понять, с каким усилием она стремилась добраться до поляны. И не добралась, упала в трех-четырех метрах от берега, подмяв под себя девчушку. А вон лежит старик. Он протянул правую руку, вцепился ею в корешок камыша. А вон ребенок. Один. Маленький. Голенький. Весь в тине.
Старик Иван Хропов, обходя людей, брызгал им в лица разведенным спиртом, не замечая, как у самого потоками льются слезы, и приговаривал:
— Миленькие вы мои! Страдальцы!
Партизаны стояли молча, держа в поводу коней, хмуро глядя себе в ноги. Петр Хропов сидел на пне, чуть в стороне. В нем все застыло. Бородатое лицо казалось высеченным из гранита. Только глаза… только глаза перебегали с партизан на людей, лежащих на поляне, с людей — на гитлеровских солдат и офицера. На офицере глаза задерживались дольше, жалили его. Тот нервничал, дрыгал ногами… И Петр Хропов, показывая на мертвых, сказал:
— Это миру несешь?
Офицер все надувался, как пузырь, и вдруг прикрикнул на своего солдата, и тот кинулся к нему, начал поправлять на нем шинель. Яня пнул ногой солдата, сказал: