— Ах, любовь!.. Есть такая народная поговорка: «Любовь зла — полюбишь и козла».
— Ну, вы из другой оперы. Хотя мы и тут с вами могли бы поспорить. Однако пора нам за дело. — Сказав это, Николай Кораблев заспешил к себе в кабинет.
За последнее время Николай Кораблев перестал ночевать на квартире: тут было пусто и неуютно, несмотря на все заботы Нади. Иногда Николаю Кораблеву даже казалось, что он входил в какой-то своеобразный склеп: всюду по стенам развешаны фотокарточки Татьяны, сына Виктора, матери… но их-то самих нет… и живы ли они? Вот почему чаще, утомясь за день, он оставался в маленькой боковой комнатке кабинета и тут засыпал тревожным сном.
И сегодня он остался в этой комнатке.
Проснулся рано, умылся, попил из термоса чаю, прослушал сводку информбюро. Она была неутешительна: враг ломился на страну.
Николай Кораблев подошел к карте, висящей на стене, разрисованной синим и красным карандашом… Капли синего карандаша свисали, даже будто текли, расплывались с Запада на Восток. Вот уже отторгнута Белоруссия, Украина, враг ринулся на Северный Кавказ, захватил Курск, Орел, был у Москвы.
— Ужасно! За несколько месяцев столько отторгнуто у нас, — прошептал он, и синие капли, нависающие с Запада, стали какими-то жгучими и страшными.
Николай Кораблев безраздельно верил в победу Советской страны, и, однако, нависающие капли давили на него, как давят потоки раскаленной вулканической лавы. Их — эти потоки — надо приостановить, отбросить вспять. Но как? Он вполне понимал, что сила врага заключается в превосходстве авиации, танков, грузовых машин. Превзойти это превосходство — значит, уже победить.
— Да. Да. Надо во что бы то ни стало побить их моторами. Ведь в конце-то концов идет война моторов… и потому следует все внимание рабочих, инженеров, всю их энергию, умелость направить на то, чтобы перекрыть производственную программу, — снова прошептал он, глядя на карту — за линию фронта, представляя уже себе, в каких мучительных условиях там сейчас живут советские люди. — Виселицы, расстрелы, унижение. И кто зверствует? Фашисты. Гниль непросветная. Уничтожить двадцать миллионов русских. Ничего себе поставил задачку Гитлер, — и тут Николай Кораблев опять до боли в сердце вспомнил Татьяну, сына, мать. — Где-то они, и что с ними? — и все люди, оставшиеся по ту сторону фронта, стали для него более близкими, более родными. — Не падать от горя на колени, а работать, работать и работать, — проговорил он и подошел к письменному столу.
Разгоралось раннее утро. Небо бездонное, светлое, горы, леса яркие, словно кто их за ночь любовно вымыл, да и рабочие, идущие на смену, с оживленными, поблескивающими глазами.
«Хорошее утро, налажены условия труда, везем им семьи, безукоризненно работают столовые, — вот и повеселели. «Окоп?» Почему рабочие должны жить в «окопах». Экое придумали для оправдания собственного безобразия», — мысленно произнес Николай Кораблев и тут же увидел в дверях Рукавишникова.
После непродолжительного «страдания непризнанного гения» Рукавишников согласился работать в качестве заместителя директора по снабжению завода материалами. Вначале он подозревал Николая Кораблева в каком-то скрытом подвохе, но потом убедился, что никакого подвоха нет, и работал хорошо, то и дело разъезжая по городам Урала, Поволжья и Московии. Он даже поправился: краснота в глазах пропала, губы подтянулись и уже страдальчески-брезгливо не опускались, да и говорить он стал совсем по-другому — не напыщенно, без страха, что вот-вот ему скажут: «А ну, слезай со стула. Не по тебе ведь стул-то».
Сейчас, войдя в кабинет, он, даже не поздоровавшись, еще с порога, будто в чем-то виноват был Николай Кораблев, сердито крикнул:
— Беда!
Николай Кораблев оторвался от окна, через которое смотрел на это бездонное небо, на леса, на горы, будто почищенные за ночь, глянул на Рукавишникова, предполагая, что тот «выпил», и, видя, что лицо у того не пьяное, а, наоборот, серьезно-встревоженное, спросил:
— В чем дело, Макар Савельевич? Вы говорите так, будто кого-то убили.
— Хуже! — Макар Рукавишников сел на диван, сбросил с головы кепи, зачес свалился, оголяя восковую лысину.
— А что же? — уже тревожась, поторопил его Николай Кораблев.
— Цистерны с нефтью не пришли. Я обшарил все дороги. Вот, только накладные, — и кинул на стол накладные. — На базе горючего кот наплакал.