Многочисленны не только преступления с целью наживы, но и связанные с распутством. Широко распространились гомосексуальные связи. Нередко видят в окружении папы и кардиналов женственных молодых людей. Во Флоренции Савонарола считает самым большим преступлением содомский грех. Но в Риме с этим свыклись; быстро закончился период покаяния, последовавший после смерти герцога Гандийского: Александр тогда решил изгнать молодых людей из окружения прелатов. Однако жестоко преследуется смешение полов, когда это связано с общественными скандалами. В начале все того же апреля 1498 года римляне наблюдают не менее любопытное зрелище, чем наказание торговцев маслом. По улицам города ведут проститутку по имени Курсетта и мавра, который принимал мужчин, переодевшись женщиной. Руки мавра были связаны за спиной, а платье задрано до пупка так, чтобы все могли видеть его половые органы. Когда они обошли весь город, проститутку отпустили, а мавра бросили в тюрьму. Через неделю он вышел из темницы башни Нона, скованный цепью с двумя разбойниками. Перед ними на осле ехал сбир, к его палке были прикреплены тестикулы, отрезанные у одного еврея, убежденного, что он находился в плотской связи с христианкой. На Марсовом поле все три пленника были казнены: два разбойника повешены; мавра задушили, а его тело сожгли; но, как сообщает Буркард, из-за дождя «труп не загорелся, сгорели только ноги, находившиеся ближе всего к огню».
Лицемерие римского двора, наказывавшего общественный порок, но закрывавшего глаза на частный разврат, не вызывало у сановников и у кардиналов особого желания заниматься религиозной службой. В основном их интересовали личные материальные проблемы — они стали настоящими мэтрами в финансовых науках. Чезаре в этом не отставал от других. Он продал имущество своего брата Хуана Гандийского. Его драгоценности и обстановка были оценены в 30 000 дукатов, но вдова Мария Энрикес потребовала, чтобы они были проданы за 50 000 дукатов: в конечном итоге она добилась выплаты этих денег с помощью акта, подписанного в Ватикане 19 декабря 1497 года. В этом же месяце в качестве компенсации за время, потраченное на эти расчеты, Чезаре получил от своего отца бенефиции покойного кардинала Склафенати, оцененные в 12 000 дукатов.
Папу и Чезаре интересует не только рост их доходов, их заботит величие собственной семьи. Они надеются, что очень выгодным может оказаться новый брак Лукреции. Но для начала нужно расторгнуть ее брак с Джованни де Пезаро. И этим они занимаются очень активно. Убийство герцога Гандийского пришлось весьма кстати и позволило начать предварительные переговоры с семьей Сфорца: Александр VI принимает кардинала Асканио 21 июня — через пять дней после убийства. Он заявляет ему, что полностью уверен в его невиновности и пользуется этой встречей, чтобы попросить его убедить Джованни Сфорца разорвать брачный союз с Лукрецией.
Джованни не хочет об этом и слышать. Он умоляет о поддержке главу его семьи Людовико Моро. Но тот не хочет ссориться с папой: его поддержка нужна в борьбе против Карла VIII, он боится, что Людовик Орлеанский заберет у него герцогство, если французы снова вторгнутся в Италию. Поэтому под видом помощи графу Пезаро он просит его доказать неправомерность предлога, выдвинутого Ватиканом для расторжения брака, — импотенция супруга и в связи с этим невозможность выполнять супружеский долг. Он предлагает ему встретиться с Лукрецией в Непи, владении кардинала Асканио, и провести с ней ночь под присмотром семейств Борджиа и Сфорца. Уязвленный этим лукавым предложением Джованни отвергает его: он боится оказаться несостоятельным во время публичного испытания, которое из-за его нервозности может плохо для него закончиться. Тогда Людовико Моро предлагает, чтобы доказательство мужской силы было дано с другой женщиной в присутствии, на этот раз, только одного кардинала Джанни Борджиа. И опять Джованни отказывается. Он напоминает, что однажды уже доказал свои способности: все знают, что его первая жена Магдалина де Гонзага умерла при родах. Впрочем, Гонзаги по-прежнему его уважают. Узнав о давлении, которое на него оказывают, они предлагают ему руку принцессы из своего дома, если его неудачный «папский брак» будет расторгнут.
Не надеясь больше на помощь своих миланских родственников, Джованни возвращается в Пезаро. Он не только настойчиво утверждает, что его брак состоялся, но и защищается от нападок Рима, наступая сам: если папа хочет расторгнуть брак своей дочери, это значит, что он желает ее оставить для себя. Еще в Милане в разговоре с Людовико Моро Джованни уже выдвигал это чудовищное обвинение в инцесте. Оно казалось неправдоподобным, если учесть то количество любовниц, которых папа мог иметь в своем распоряжении в любое время. Но, возможно, Джованни не все придумал. Вероятно, когда он был в Риме, его удивили по меньшей мере неуместные проявления нежности, расточаемые понтификом и братьями Лукреции по отношению к молодой женщине. Разгневанный Джованни вспоминает об этом весьма кстати, отвечая оскорблением на оскорбление.