Пролетела чередой боли и редких радостей, школа. Люди умирали и рождались. Всё задействованное в ткани событий - характеры и мысли, морщины и заботы, всё стиралось и нарастало каким-то шевелящимся червивым комком на сердце Мальчика, до тех пор пока гильотина очередной спектральной линии не пересекла эти события. Наступила тьма.
Запел волновой прибой.
Вот юность.
-И тут держись, милый...Тут конечно, уже можно стать паимаааэшь, настоящей кавардашкой, если постараться...Но рано, рано - как упитанный грач, прокаркал деловой господин.
Вновь социальные изменения, вновь политические кризисы, вновь чужие люди, любовь, ненависть, все это шлифовало и кровавило сердце ребенка, которое уже становилось похожим на сердце старика. Следующие кадры, под названием "Работа" и "Пенсия" прошли на полотнище интерактивной телепередачи, растоптав не только сердце, но и мозг малыша, сделав это такими сценами как
"Смерть и расставание с близкими",
"обрыв дружеских связей",
"тотальное одиночество",
"паралич",
"диагноз",
"эпикриз",
"крематорий".
Бесконечная тошнотворная передача по масштабам фарса и черного юмора зашкаливала любые настоящие телепрограммы, любые тошнотворные сцены. Никакой средневековый цирк и никакие жестокости не могли сравниться с этим спресованным знанием, таким же прямым и бескомпромиссным как невиданная далёкая улица, как зловещий коридор в экране. Мальчик горько плакал. Громадная фигура статного седовласого мужчины в деловом костюме уже стояла рядом.
Мальчик плакал,и сквозь слезы произнес:
"Покажите мне кавардашку! Вы обещали!"
Раздался страшный грохот. Бесконечная черная пелена, масштабная настолько, что ее масштаб находился за гранью любого человеческого восприятия, лопнула, и к Ледовласому, рядом с которым стоял ребенок, из ниоткуда со сверхсветовой скоростью прилетел-материализовался, гроб. Нищенский гроб, обитый сиреневым бархатом, с нелепыми рюшками, над вульгарностью которых рассмеются загробные обитатели - гроб, который когда-то давным давно, на лестничной площадке, увидал мальчик, треснул, разлетевшись на множество щепок. В гробу лежал измученный, иссохший старик, со впалыми щеками, беззубый оскал черепа поддерживал впавшие в рот морщинистые губы.
Цвет его кожи напоминал старую запыленную штукатурку. Лицо старика было незнакомо, и лишь очень внимательно присмотревшись, мальчик мог увидеть в нем самого себя. Внезапно лицо покойника стало размытым пятном, вместо которого образовался белый телевизионный шум. Сначала медленно, а потом быстрее и быстрее, с шипением и обрывками фраз, звуками рекламы, играющий в обратную сторону музыкой и песнями российской эстрады - лица стали меняться. Начав эфирными "друзьями", политиками, на лица соседей, будущих одноклассников, сотрудников, врагов...В какое то время мелькание сатанинского слайд-шоу замедлилось,и на место белого шума всплыли лица самого мальчика, его бабки, потом матери, потом его будущей жены. А завершая ужасный карнавал - вновь собственное лицо ребенка, то самое, что он видел в зеркале каждое утро.
Мальчик стоял посреди хрустальной арктической белизны. Его высокий седовласый спутник растворился в таком же седом пейзаже, предварительно обернувшись и на долю секунды, подмигнув. Перед ребенком находился телевизор. Серый, мертвый, молчаливый и холодный, словно трехлитровая стеклянная банка, в которую налили бетон. Его экран раскололся, из середины стеклянных лучиков упало маленькое прозрачное сердечко. Мальчик поднял его и положил под язык. Лёд и забытье стало наполнять его тело изнутри, вызывая воспоминания про стоматолога и укол новокаина. Ментальная анестезия захватила глаза, легкие, заполняя каждый участок кожи, заливая свинцом слух и парализуя конечности. Вместе с ней пришло и исцеление, так как обгрызанная гноящаяся рана на месте сердца заполнилась каким-то желеобразным составом, наподобие вишневого десерта.
"-Не горюй, ргаассиянин..." - послышалось на границе детской подкорки.
Взрослый мужчина шел промозглым утром на работу. Затылок тяжелел от недосыпа, ненависть и раздражение, сочетаясь с каким-то диким отупением и тошнотой, подкатывали к горлу. Буро - кровавой стеной безысходности и бесперспективности виднелись дни прошлые и дни будущие. Огромное количество материальных, бытовых и личных проблем, не столько существующих, сколько выдуманных от психической слепоты самим человеком, разъедали его сердце, иногда казавшееся не внутренним органом, а протухшей желатиновой кашицей алого цвета. Надсадные удары крови в висках сопровождали человека на горестном пути из ниоткуда в никуда, словно ребенка, заблудившегося в спроектированной безумным садистом, потусторонней телепрограмме.