Нечто небывалое должно случиться, чтобы племена инеистых великанов отринули б вечные распри и вот так, дружно, как один, принялись бы за дело, нелёгкое даже при их росте с силою.
Натасканы с далёкого берега громадные кучи плоских камней. Руны выложены огромным кругом, словно целят со всех сторон в некую точку, «средоточие отвержения», как сказал бы Хеймдалль, Сын Девяти Матерей. Очертания вроде б знакомые, но к каждой добавлено нечто, меняющее значение. Или это просто от ётунской неграмотности?
Вот как будто бы U,,, Úr, «власть», но правая ножка перечёркнута. Вот перевёрнутая в другую сторону T, Thurs, «добрые вести». Вот H, Hagall, «горе, злая судьба», но увенчанная чем-то вроде трёхрогой короны. А вот и I, Yew, «путь мёртвых», но рассечена крест-накрест. И последняя, пятая – t, Tyr, «война», но простая стрела обзавелась каким-то опереньем.
А куда ж они целятся? Что в середине?
Круг. Пустой круг. Его нет в перечне обычных рун, пустой камень означает «судьбу» или «рок», начало и конец. А круг…
Слейпнир яростно ржёт и мотает шеей, отказываясь спускаться. Глаза режет, они слезятся уже так, что даже всадник ничего не может разглядеть – однако чудится ли ему, что там, в самом центре круга, крошечная тёмная точка? Ещё одна руна – но в сравнении с остальными исполинами эта – настоящий карлик.
Твёрдая рука гонит восьминогого жеребца вперёд, и чудесный конь смиряется перед волей наездника.
Инеистые замечают незваного гостя. Бросают работу, тяжеленные чёрные глыбы летят в снег, однако никто не хватается за оружие. Слейпнира провожают мрачные взгляды из-под громадных натруженных ладоней, и взгляды эти наезднику не нравятся чрезвычайно. Уж лучше бы засвистели пращи, пусть бы обрушился каменный град…
Да, вот она, последняя руна. И, против ожиданий, она ничуть не изменена. o, Oðal, «наследственная земля». Правда, она же может значить «начало и конец», помимо пустого рунира.
Что за наваждение? Подобная заумь свойственна Дальним. Неужели всё-таки случилось?
«Спускайся и поговорим, могучий О́дин».
Слова отдаются железным лязгом, Слейпнир дико ржёт, почти вскрикивает в ужасе. Холодная и злая сила тянет всадника вниз, туда, на снег, к острым, словно наконечники копий, торосам.
Что ж, он, О́дин, как его называют, «отец человечества», «сын Бестлы», «сын Бора», «потомок Бури», «Хрофт», «Игг» – и ещё множеством иных имён – спустится и поговорит. Он ещё никогда не бежал от опасности. А в случае надобности – не подведёт Гунгнир, трёхострое копьё, выкованное в Свартальфахейме из слитка неведомого никому металла, найденного самим Отцом Дружин на равнинах Иды. Брошенное, оно всегда вернётся к нему в руку, а заветные руны помогут навсегда удержать начарованное [3].
Но даже он, отец богов, сейчас с трудом успокаивает Слейпнира. Волшебный конь словно обезумел, слепо рвётся сквозь метель так, будто хочет разбить себе грудь о крепкие, точно гранит, ропаки.
«Поговорим, Ас воронов».
Что ж, поговорим.
– Только с кем? Я не вижу никого достойного! – громко провозглашает О́дин, оказавшись на снегу. – Вокруг лишь простые камнетёсы!
«Устрою ли я тебя, о брат Вили?»
– Кто ты? Покажись! – требует О́дин, для верности взмахивая копьём.
(Комментарий Хедина: если верить скупым рассказам Старого Хрофта, тому, что он говорил мне сам, никаких братьев, равно как и отца с матерью, у него никогда не было. Но развеивать предания о самом себе он в те времена отнюдь не спешил.)
«Я далеко и близко. Я не в силах выйти и приветствовать могучего отца богов так, как он того достоин. Пусть мои речи недостаточно учтивы, о Хрофт, но смысл их да не ускользнёт от тебя».
– Кто ты?!
«Лаувейя [4], о Игг, и не говори, что имя моё тебе незнакомо».
– Знакомо, – усмехается О́дин. – Однако с каких это пор ты сделалась вещуньей, бабка Слейпнира?
Далёкая усмешка, пришедшая словно из самого сердца суровых, безжизненных гор.
«Недостойно владыки Асгарда стараться оскорбить бедную женщину. А хексой, ведьмой по-вашему, я была всегда, от начала начал. Иначе как бы смогла я дать жизнь богу огня?»
– Допустим, – морщится О́дин. – Но что с того? Ты хотела поговорить, так говори, породившая Локи!
«Ты пришёл, потому что не понял значения наших рун, так, о великий Игг? Ты испугался небывалого? Союза моих сородичей с неведомыми, обитающими в сердце смарагдовых колдовских камней? Не отрицай, в таком признании нет урона твоей гордости. Напротив, это признак силы. Уверенный в себе не претерпит ущерба от произнесённых слов».
– Только если они не из уст троллквинны, как говорят на восходном берегу Хьёрварда, – возражает О́дин.
«Возможно. Но я хочу, чтобы ты узнал кое-что, Отец Богов и победитель великанов. Бесчестно и недостойно йотуна было б утаить от тебя это знание – ты наш враг, но ты и охранитель привычного нам мира…»
– Довольно слов, ведьма. Говори, что хотела сказать!
«Ты даже не хочешь притвориться вежливым, о Игг. Словно и не занимает тебя, почему наши руны так причудливо изменены…» – в голосе великанши странное сожаление.
– Не хочу. Потому что это притворство, прародительница Волка. Но, если ты скажешь мне, я запомню. А тебе известно, что О́дин не забывает долгов или благодеяний.
Вновь усмешка, на сей раз горькая.
«Благодеяний… кто знает, чем обернутся мои слова. Но быть может, что и к добру, если почитать за таковое не продление бытия асов или йотунов, но самого мира, носящего нас на собственной спине. А потому – слушай же, Игг! Грядёт великое изменение. Из-за пределов нашего мира явится оно, принеся горе и свет, смерть и воскрешение. Уйдёт старое, воздвигнется новое, и тебе не будет в нём места. Я вижу это так же ясно, как ты – свою участь в старом пророчестве вёльвы».
– Я знаю пророчество вёльвы, – О́дин крепче сжимает копьё. – Я знаю, что нам предсказан Рагнарёк. Гибель всего и вся, в том числе – и рода великанов. Старый мир поглотит морская бездна. Однако не всё так безнадёжно – из пучины вод вновь поднимется суша, и придут новые боги, чтобы править ею. От моего семени останутся Магни и Моди, останутся Видар и Вали, Бальдр и Ход. Они создадут новый мир, лучше и чище нынешнего. А вот твоё племя сгинет. И я солгал бы тебе, бабка Змея, уверяя, что последнее меня хоть сколько-нибудь печалит. Всё имеет свой конец, даже дни богов. Но я не страшусь этого – я знаю, что приму смерть, достойную мужа, а внуки мои продолжат моё дело.
Смех.
«Ах, О́дин, О́дин, многомудрый Хрофт! Отец Дружин, носитель великого копья! Как же ты наивен, как заткали твой взор победы над моими сородичами и теми же Дальними, вернее, их слугами! Ты не видишь священных письмен в сталкивающихся льдах, не читаешь знаки судьбы в мятущихся тучах. И даже руны йотунов для тебя – откровение. Отправляйся к мудрому Мимиру, испей вторично из его источника – первый-то раз, как видно, не помог».
– Не стоит оскорблять гостя, великанша.
«Скоро ты убедишься в справедливости моих слов», – печаль и тоска не поддельны. – Ты убедишься, но будет поздно, – Так случается со всеми истинными предсказаниями. Ты веришь вёльве, но не хочешь прислушаться ко мне. Что ж, иди, сын Бури. Иди и не говори, что тебя не предупреждали».
– Меня не предупреждали, ведьма. Ты ничего не сказала толком – в отличие от той же прорицательницы-вёльвы. Что значат ваши руны, я так и не узнал.
«Попробуй иные способы. Они есть. Если ты сумеешь прочесть написанное нами, быть может, удастся отвести большую беду».
– Если ты хочешь отвести большую беду, мудрая великанша, то лучше б тебе поведать мне прямо, в чём тут дело.
«Не могу, – с искренней болью в голосе. – Имеющий восемь зрачков запретил мне это».
– Имеющий восемь зрачков? – впервые удивление Одина искренне и не наигранно.
(Комментарий Хедина: а вот впервые напрямик упоминается Великий Орлангур. Не все посвящённые верят, что он существовал в столь давние времена, иные полагают, что он вместе с братом Демогоргоном явился в сущее много позже. Однако Старый Хрофт, похоже, был убеждён, что без Духа Познания тут не обошлось. Хотя на Золотого Дракона это весьма похоже. Вдаваться в пояснения – не его стезя.)
3
История Гунгнира, копья Одина, здесь существенно отличается от описанного в «Прозаической Эдде», где, напомню, отцу богов это оружие изготовили братья-гномы Сидри и Брокк.